– Ты не дал мне окончить интересный разговор, о Тарик! – проскрипел за спиной знакомый голос муллы.
Абд-ар-Рафи ибн Салах стоял и недовольно отряхивал широкие рукава бишта.
– Что же в нем интересного, о шейх? – буркнул в ответ нерегиль. – Или ты думал, что люди врага придут и скажут: ооо, мы здесь затем, чтобы отобрать имущество, вас определить на каторжные работы, а женщин забрать и поделить между собой? Нет, о шейх. Они придут и скажут, что хотят всем только добра, счастья, свободы, равенства, братства и прочей хрени. Вот что они скажут.
– И все же, о Тарик… – начал было мулла.
И осекся.
Потому что нерегиль вдруг нахмурился и оскалился, словно от внезапной зубной боли – да еще и ладонь к уху приложил, словно ему туда заорали. Слушая ладонь, как раковину, Тарик вскинул руку: подождите, мол, я тут… что? Что он тут?
– Мне срочно нужно в главный лагерь! – нерегиль встряхнулся и отвел ладонь от уха.
Аураннцы, как оказалось, стояли со странными, застывшими лицами – причем схватившись за рукояти мечей.
Сейид гаркнул им что-то по-своему, и сумеречники мгновенно оказались в седлах.
– Договорим потом, о ибн Салах… – быстро сказал нерегиль мулле, приложив руку к сердцу в знак извинения. – Хунайн! По коням!
– Что случилось?..
– Потом!..
Они взяли с места в галоп и мгновенно скрылись в страшной пылюке.
Ну а Марваз с ребятами и муллой остались хоронить тела погибших.
– Разве можно учить истине мечом, – тихо сказал Абд-ар-Рафи, прикрывая одно тело своим плащом. – Посланник Всевышнего учил нас прощать и любить друг друга, а мы?..
– Посланник Всевышнего сказал: «Рай находится под остриями мечей», – пропыхтел Марваз, укладывая еще одного безголового мертвеца на циновку.
– Это слабый хадис, – буркнул мулла.
«Зато какой верный», – подумал про себя каид, но вслух ничего не сказал.
Абд-ар-Рафи махнул рукой:
– Потащили!..
И, взявшись за концы подстилки, они поволокли мертвеца прочь.
* * *
Сумеречник понял, что его ждет, как только оказался перед халифом. Аль-Мамун уже научился читать странные лица и жесты аль-самийа: глаза только кажутся пустыми, выцветшими от внутреннего сияния. На самом деле надо следить за тоненькими морщинками в уголках век. За изгибом тонких губ. За кончиками ушей. Тогда все становится понятно – насторожился. Напрягся. И налился черной, черной злобищей.
Аураннец щурился и тянул шею, как кот, которого окружают собаки.
Гвардейцы Тахира сомкнулись в сине-золотую стену. Меамори прижимал уши и быстро поглядывал по сторонам. Потом взял себя в руки и перетек в почтительную позу: преклонил колено перед эмиром верующих.
– Верно ли говорят, что ты велел наказать людей за то, что они встали на рассветную молитву?
Колыхнулся хвостик черных волос на затылке, скрипнула кожа кафтана – аураннец повел лопатками под чешуйками панциря. Опущенная к земле рука сжалась в кулак.
– Я приказал наказать часовых, которые пренебрегли своими обязанностями, – почтительно, вполголоса проговорил он.
– Ты лжешь, о враг веры! – рявкнул Тахир.
Парс аж трясся от злости: а как же, сумеречник велел дать палок его людям. Халиф поднял руку:
– Терпение, о Тахир! Ты отдал это дело на мой суд!
Парс со звоном кольчуги тоже припал на одно колено:
– Справедливости, о халиф! Справедливости!
Кругом недобро перешептывались.
– Отвечай, Меамори! Эти люди молились, когда ты и твои воины схватили их? Отвечай, во имя Всевышнего!
– Да, господин, – выдавил из себя сумеречник.
Толпа вскипела возмущенными криками:
– Доколе нами будут заправлять подлые кафиры?!. Правоверные, что ж это делается!
– Ты оскорбил веру, о неверный, – жестко выговорил аль-Мамун. – И ты за это ответишь.
Тахир вскинул набухшие от слез благодарности глаза и поднялся с колен.
– Я исполнял свой долг, господин, – тихо проговорил аураннец.
– Увести и обезглавить.
Гул толпы нарастал – и вдруг прорезался криками.
Знакомый сумеречный голос орал:
– Дорогу! Дорогу!
Тюрки личной халифской гвардии уже взяли Меамори за локти, а здоровенный Буга приготовился замотать голову приговоренного его же плащом. Заслышав крики разъяренного Тарика, громила замешкался.
– Я сказал – взять его, – процедил аль-Мамун.
