Оборачиваться не хотелось, а сумеречники молчали. Потом лаонец резко что-то сказал – по-лаонски.
– Тебе-то откуда знать? – так же резко – но на ашшари – ответил Тарик.
Видимо, Якзан аль-Лауни улыбнулся: то еще зрелище, надо сказать. Как будто всплывает из-подо льда бледное, бледное лицо… странно, кстати, почему бледное, хранитель ширмы не отличался цветом кожи и волос от остальных своих золотистых, переливающихся рыжиной сородичей.
Нерегиль резко выдохнул. Но смолчал – вот диво дивное. Впрочем, с хранителем ширмы обычно не спорили, это точно.
Сахиб ас-ситр переступил по циновке мягкими туфлями и наклонился чуть сильнее: видимо, чтобы заглянуть в глаза женщинам. Сначала Арве – та придушенно пискнула. И тут же осеклась. Потом Шаадийе – та стойко смолчала. Молодец девчушка, то, что надо.
– Да-аа… – согласился Якзан аль-Лауни, разгибаясь.
И добавил, пока Абу аль-Хайр не успел удивиться:
– Ты, о Абу Хамзан, и ты, о девушка, которую называют Шаадийа, но которую на самом деле зовут Хинан, идите за мной. А… ты… и ты – ждите.
– …Хмм… Я полагал, что в Басре среди чиновников только один предатель – эмир… – задумчиво проговорил халиф, пощипывая короткую черную бородку.
И перевел взгляд на Якзана аль-Лауни, сидевшего, как и полагалось, у занавеса.
Тронная подушка-даст лежала в остроконечной стенной нише, выложенной золотисто-синими изразцами. Из-за света лампы казалось, что халиф сидит внутри яркой шкатулки. Помятый за множество приемов занавес был отодвинут в сторону, и хранитель ширмы небрежно придерживал его локтем. Вторая рука неподвижно лежала на колене подвернутой ноги.
Поймав взгляд халифа, сумеречник бледно улыбнулся. И покосился в сторону Абу аль-Хайра – говори, мол.
Тот сказал:
– У эмира-предателя должны быть сообщники. Много сообщников, о мой халиф.
– Мне нужны доказательства. Бессудных казней и убийств я не допущу.
– Подойди сюда, о Хинан, – вдруг кивнул золотистой головой лаонец.
Девушка скользнула вперед с опытной грацией танцовщицы.
– Она добудет нам доказательства, – подтвердил Абу аль-Хайр.
– Как?
– Сколько стихов ты помнишь на память, о Хинан?
– Не более десяти тысяч, – смутившись и закрываясь рукавом, ответила она.
– Она запомнит пару разговоров, – морозно улыбнулся сумеречник. – И еще больше имен.
– Одобряю, – наконец кивнул повелитель верующих. – Арву я не приму. Пусть ее приготовят для… внутренних покоев…
И халиф тяжело вздохнул.
Да, нелегко ему приходится. Великая госпожа Буран известна своей ревностью. Собственно, на этом и строился весь план…
– Ты сказал, меня ожидают четверо. Я принял двоих, не принял одного. Четвертый?..
– Разрешения предстать перед эмиром верующих покорнейше ожидает Тарег Полдореа.
Когда ритуальная фраза отзвучала, Абу аль-Хайр зажмурился.
И правильно сделал.
– Что-оо?!.. – заорал аль-Мамун.
Якзан аль-Лауни отрешенно молчал, переводя глаза с одной резной балки на другую.
– Я был лучшего мнения о тебе, о Якзан! Как ты посмел?! Как ты посмел привести его перед мое лицо?! И это после того, что он вытворил в Медине?!
От крика на лбу аль-Мамуна выступили жилы. Да, крепко ты достал своего господина, Тарик, ох, как крепко…
Лаонец поднял и опустил уши. Затем искренне удивился:
– В письме Ибрахима аль-Махди – сплошное вранье.
Буря тут же стихла.
– Что?..
– Вранье. – Для верности еще и кивнув, лаонец опять принялся выгуливать взгляд по потолочной резьбе.
Потом, пользуясь потрясенным молчанием аль-Мамуна, добавил:
– Тарег Полдореа защищал Медину и ее жителей в воротах Куба-альхиба. Почтеннейший Абу аль-Хайр ибн Сакиб сражался с ним плечом к плечу и может подтвердить мои слова. И все его люди – тоже.
К чести аль-Мамуна нужно было сказать, что он овладел собой очень быстро:
– Мне не нужны свидетели для подтверждения твоих слов, о Якзан.
Как обидно-то, сколько народу ехало. Ну-ка встряну:
– Прости меня, о мой халиф, за непрошеный совет. Но тот, кто оболгал Тарика, преследовал свои цели.
– Выходит, все ниточки сходятся к здешнему начальнику барида… – задумчиво протянул аль-Мамун. – То-то он так из кожи лез… Но на прием не пришел, все больным сказывался…
