Госпожа Варачонг ступила на ковер следом. От шелкового покрывала она отказалась.
Листик вдруг всколыхнулся особенно сильно. В скалу под храмом снова ударил плечом океан. За тяжелой кладкой стены посвистывало и шелестело пеной и ветром.
Прислушавшись к шелесту, Луанг Най взял с расстеленной у колен циновки жезл с длинной красной кисточкой. Встряхнул раз, другой, не прекращая распевно читать Изумрудную сутру. Листок успокоился.
Золотые львы у стен зала сидели неподвижно, тупо раскрыв слепые выпуклые глаза.
Настоятелю оставалось прочитать меньше трети свитка, как за дверями раздался стук. Как всегда, глухой и вместе с тем остро впивающийся в слух. Как будто костью ударили о кость.
Один из сидевших за спиной Луанг Ная послушников всхлипнул.
Кости громко клацнули снова.
Повысив голос, – мерный речитатив тут же загулял по храму гулким эхом – монах поднял жезл и принялся встряхивать его в такт с распевом. Лицо Луанг Ная оставалось безмятежно-спокойным. Только костяшки пальцев, стиснувшие четки, побелели.
Пятеро монахов и трое послушников, сидевших за его спиной, знали, что может увидеть путешественник, волею злой судьбы оказавшийся у дверей храма. Они и сами видели это: иногда тени под высокими стрелками надгробий начинали шевелиться задолго до заката, задолго до того, как тяжелые створы захлопывались и задвигались изнутри засовом. И заклеивались длинными полосами бумаги, сплошь исписанными сутрами.
На храмовом кладбище лежали многие поколения королей Айютайа, их жен, детей, родичей и родичей их родичей. В том числе и семья Луанг Ная – он не пропускал поминальные дни и часто приходил в заплетшийся мангровыми ветвями уголок кладбищенского сада. Надгробия короля Чао и его матери днем терялись среди гранитных стел. Ближе к вечеру каменный столбик с конусовидной шляпкой навершия начинал странно темнеть и двоиться в глазах. На закате второе зрение уже видело сидящего с прямой спиной мальчика. А с наступлением темноты от столбика повыше гибкой тенью отделялась госпожа Варачонг. И принималась прогуливаться среди частокола надгробий, рассеянно трогая белесой рукой навершия памятников.
Ну а в ночь пятого дня месяца тигра госпожа Варачонг брала мальчика за руку и шла к дверям храма.
Клац. Клац. Словно сторож отбивает колотушкой стражу.
За сплошными, лишенными окон, стенами храма крепчал ветер. Неведомо откуда залетевшие сквозняки затрепали, задергали крылышко лежавшего на песке листка.
Луанг Най заговорил громче. Ветер грохнул тяжеленными створами дверей, скрипнул деревом и скобами. Тоненький треск рвущейся бумаги потерялся в гуле накатывающих волн.
Настоятель снова повысил голос. Теперь он почти кричал: отрывисто, повелительно, выкликая имя за именем властителей небесных войск, тех, кто царствовал и упокоился на Золотой горе.
В щелях скрипящей, словно негодная доска, двери свистело. За вздрагивающими створами выло.
Покрытые испариной послушники украдкой поглядывали через плечо: из девяти бумажных лент с сутрами держались две.
Безо всякого дуновения листок медленно поднялся над песком на высоту двух ладоней. Луанг Най властно махнул в его сторону жезлом и выкрикнул имя Учителя Фо. Листок упрямо задрожал на той же высоте.
И тут по храму прокатился тягучий долгий звон – с левой колонны обвалился и покатился по каменному полу медный гонг.
А снаружи донеслись заливистый свист и злобные жадные вопли. И дробный топот копыт десятков коней.
Листок, подрожав чуть-чуть в сладострастной злобе, медленно, удовлетворенно опустился на песок и затих там невинной бумажкой.
Луанг Най вздохнул и отложил бесполезный жезл. Снаружи орали и звенели оружием какие-то вооруженные – люди? Сумеречник удивленно обернулся к остальным:
– Это действительно люди, наставник, – тихо сказал подкравшийся к дверям Джин-хо.
Его голые лопатки блестели от пота, намотанная под ними желтая ткань мокро темнела – послушника еще не отпустила дрожь пережитого ужаса. Непонятные налетчики громко орали во дворе храма, в щели между створами метался свет факелов.
В двери ударили чем-то огромным и тяжелым, Джин-хо шарахнулся.
