К тому моменту, когда Абу аль-Хайр сумел разобраться в истории, где хороводились айютайцы в желтых рясах, частично целые бедуины, зеркало величиной с арбуз и выходящие из зеркала на звук флейты джинны-коты, у него уже шла кругом голова.
Тарик с пониманием смотрел за тем, как на лице Абу аль-Хайра отражаются мысленные усилия. Самийа лежал на боку, переваривая съеденное.
В сухом остатке на террасе, как уже и было сказано, оставались лишь нерегиль, кот и каид Марваз. Зеркало унесли обратно в ханьский квартал, а лысые мелкие сумеречники в желтых рясах залезли обратно и ушли по своей зеркальной колдовской дороге то ли до, то ли после того, как металлический диск величиной с арбуз занял свое законное место в подвале опиумного притона.
Про то, зачем маленьким лысым сумеречникам приспичило вылезать из зеркала на свидание с нерегилем, Абу аль-Хайру рассказал джинн. То есть кот. То есть джинн.
– Я, конечно, слыхал про такую штуку, как Зеркало Люнцуань, – степенно проговорил кот, обматывая передние лапы хвостом, – но – клянусь огнем Хварны! – полагал это россказнями и выдумками. Вам, людям, невдомек, но я бы на месте ханьцев держался подальше от вещи, обладающей собственным… эээ… разумом. К тому же это зеркало сделавшие его… ээээ… существа называли совершенно иначе, да, но лучше мы про это говорить не будем. Само Зеркало стоит в Запретном городе ханьской столицы, в императорском дворце. Павильон, говорят, так и называется: Дворец совершенной мудрости девяти тысяч драконов. А дорогу оно открывает к любой другой зеркальной поверхности. Может раскрыться в пруд. А может, как сейчас, просто в большое зеркало. Я слышал, в Ауранне у Зеркала Люнцуань – будем звать его так, возможно, оно уже привыкло – есть близнец, так это реликвия императорского дома, ага. Был бы здесь Митама, я б спросил, они наверняка знакомы…
Кто такой Митама, Абу аль-Хайр не знал, но его заверили, что скоро они познакомятся.
– Одним словом, Зеркало Люнцуань отвечает на вопросы. Иногда. А иногда молчит. А еще оно может открыть дорогу к… мммм… искомому.
Нерегиль – он уже сидел, привалившись к стене, – с насмешливым изумлением поднял бровь.
– Прости, Полдореа, – вскочил и потерся о его колени щечкой кот. – Я пытаюсь объяснить, почему зеркало открыло Луанг Наю дорогу к тебе.
– Так почему, о дитя огня? – тихо и очень серьезно спросил старый мулла.
Надо сказать, что Абд-ар-Рафи ибн Салах хмурился и озабоченно поглядывал с самого мига, как увидел нерегиля. Дергал себя за бороду, перебирал седые некрашеные пряди.
– Ну, – покосился джинн на Тарика, – потому что Полдореа, похоже, может им помочь в деле со статуей.
– Какая еще статуя, да заберут ее тысяча, нет, десять тысяч шайтанов!!! – заорал, окончательно потеряв терпение, Абу аль-Хайр.
Ибо, согласитесь, если в рассказе после лысых мелких сумеречников, зеркала, незнакомого Митамы, разбойников и переименованных кладбищ появляется еще и какая-то статуя – это слишком.
– Очень хорошее пожелание, – тонко улыбнулся нерегиль, не отрывая взгляда от ярко-малинового неба над кладбищенским холмом.
– Что за статуя? – мрачно переспросил Абу аль-Хайр.
Джинн снова покосился на нерегиля. И вдруг свирепо оскалился:
– Вам, людям, невдомек, но у нас тут большая новость. Допрыгалась, допрыгалась Третья Сестричка. Я бы даже сказал – доигралась.
– А я бы сказал – допилась жертвенной крови, – тихо поддержал кота нерегиль.
В глазах у Тарика полыхнуло, да так ярко, что Абу аль-Хайр не поручился бы, что дело только в отблесках заката. И решил молча послушать.
– Видите ли, господа, как оно обстоит, дело-то, – вальяжно привалился на бок котяра. – Невозможно безнаказанно с адом водиться, да-ссс… Невозможно-сс… Сила – она ведь даже у Богини не бесконечна и прибывать должна, да-сс…
– Ближе к делу, Имру, – спокойно сказал нерегиль.
– Ну так вот. – Кот перевернулся на спину, задрал вверх переднюю лапу и бодро должил: – Третья Сестричка истощила свою Силу до такой степени, что ей понадобилось тело. Тело из материи. Богине пришлось срочно воплощаться! Представляете?
И джинн осклабился в такой злорадной ухмылке, что казалось – белые зубы плывут в воздухе отдельно от горящих глаз и встопорщенной усами морды.
