Уильям Колензо одобрил бумагу, но только после того, как вскрыл наугад несколько пачек, чтобы убедиться в качестве. Уин тоже выбрал кое-какие инструменты, которые, по его словам, могли пригодиться на ферме, а потом распорядился, чтобы все это доставили на берег, когда команда шхуны вернется из Корорареки. При этом он так же пренебрежительно заметил — достаточно громко, чтобы услышал капитан Фаррел, — что случится это неизвестно когда, потому что зависит от степени развращенности матросов шхуны.
Райану же он сказал:
— Надеюсь, вы присоединитесь к нам в воскресенье утром, капитан Фаррел. Пару недель назад вы пропустили замечательную службу, тогда принимали первое причастие сорок четыре маори и двадцать миссионеров. Это был чудесный день. Сам епископ Австралии провел службу.
— Я слышал, — ответил Райан. — Говорили, что все маори, проживающие в Пукера, с огромным удовольствием нарядились по случаю этого события. К сожалению, в воскресенье мы должны быть в Уаитемата, а потом в Манукау. Нам нужно выгрузить древесину.
— А когда будете возвращаться? Может быть, тогда вы сможете посетить службу? — с надеждой спросил Уин, предвкушая возможность спасти самого капитана.
— Может быть, — дипломатично ответил Райан, избегая смотреть Уину в глаза.
Купив все необходимое, гости с берега отправились в обратный путь. Когда Уин развернул шлюпку и направил ее к берегу, Китти обернулась посмотреть, на палубе ли еще капитан, но увидела лишь ненавистную маленькую кошку, по-прежнему сидящую на рее и надменно взирающую на отплывающих.
Китти не видела Райана Фаррела целых два месяца. Ее рука зажила, а от глубоких царапин не осталось и следа, и миссис Уильямс взяла себе на заметку, что ей следует попросить у «красного индейского джентльмена» рецепт удивительного снадобья.
Конец января и февраль принесли с собой удушающий зной, перемежающийся внезапными ливнями, которые сопровождались нашествием огромных мух и блестящих черных сверчков. Мухи ползали по всему, что считали пригодным в пищу, облепляли кухонную утварь, сидели на столах и полках. Сверчки же прятались в углах комнат, под шкафами и в постелях. Детям миссионеров доставляло огромную радость охотиться за этими отвратительными кузнечиками, а потом смачно давить их ногами. Трупики сверчков источали едкое зловоние, которое ощущалось даже после того, как их выметали на улицу.
Китти совершенно не нравилась жара. Здешнее лето разительно отличалось от лета в Норфолке. Жара в Новой Зеландии была липкой, тяжелой и гнетущей. Если бы не ветер, дующий со стороны гавани, она была бы совершенно непереносимой. От жары у Китти болела голова. Она постоянно потела и купалась теперь не один, а два раза в неделю. Но так поступала только она одна. Сара раздевалась только для сна, хотя Китти иногда казалось, что она даже спит одетой, а дядя Джордж, похоже, не обращал внимания на то, что от него пахло, как от барсука, и отказывался даже снять пиджак.
Жара также не лучшим образом сказывалась на характере местных обитателей. Сара все больше и больше разочаровывалась в Ами, считая, что та все делает небрежно и к тому же нечиста на руку. У Сары пропало ее любимое блюдо фирмы «Споуд» с орнаментом из лягушек. Оно было ей особенно дорого, потому что точно такой же сервиз подавали во время коронации короля Георга в 1821 году. Сара подозревала, что его стащила именно Ами.
Сара не преувеличивала, Ами доставляла много хлопот. Она никогда не признавалась в том, что находилась в доме Келлегеров только за компанию со своей царственной кузиной, однако ее поведение напрямую свидетельствовало об этом. Ами была умна, прекрасно читала и писала как на родном, так и на английском языках, но совершенно не проявляла интереса к ведению домашнего хозяйства и рукоделию. Любую работу она делала равнодушно, просьбы сделать что-нибудь воспринимала с неудовольствием. Она приглаживала подушки и одеяла, а потом просто набрасывала на них покрывало, отчего постели лишь выглядели убранными. Когда ее просили приготовить овощи, она всегда «забывала», что горох нужно освободить от кожуры, а картофель почистить. Если за Ами не присматривали, бобы неизменно лежали на тарелках вперемешку со стеблями. Полы она мыла спустя рукава, и после ее уборки большая часть пыли оседала под новым ковром Сары в гостиной; вилки, ложки и тарелки лежали на полках с присохшими к ним остатками еды. Одним словом, ни одно задание она не выполняла так, как следует. Ами была неизменно вежлива и всегда рассыпалась в извинениях за совершенные проступки, однако делала это так, что у всех оставалось смутное ощущение, будто она их в чем-то обманула.
