Чайки еще кричали, призывали, божились голосами пропавших, не вернувшихся из океана домой душ моряков, предупреждали, просили о чем-то, плакали, но люди исчезли в глубине прочного корпуса.
Зашипела, впускаемая клапанами в балластные цистерны забортная вода, выдавливая остатки берегового воздуха. Рубка, постепенно уменьшаясь в размерах, словно истаивая в соленой воде, тенью ушла под сомкнувшиеся и вмиг вновь покрывшиеся сеткой ряби волны. Только кильватерный след ещё некоторое время хранил память о сошедших в пучину людях, да и то недолго. Сгладился, растворился среди океана...
Глава 1.
Кол.
Утреннее солнце согнало с гор ночную прохладу. Муэдзин прокричал с минарета первый в новом дне призыв к правоверным сотворить молитву Аллаху Великому, Всемогущему, Всемилостивому.
Намаз закончился. Свернув коврики, декхане поспешили окунуться в повседневные дела, нет-нет да оглядываясь тревожно на окраину кишлака, где несколько человек из пришедших вечером воинов Аллаха занимались непонятным и непривычным для сельчан делом. Перекидываясь шуточками, бородатые пришельцы в пуштунских одеждах, пошитых из камуфляжной материи, обтесывали топорами изъятый у старосты ствол старого дерева, долбили кетменем яму в глинистой, перемешанной с кремнистым щебнем неподдатливой земле.
Стриженного наголо пацана с только-только пробивающимися над верхней губой усиками, моджахеды выволокли под руки из-за глиняного дувала и, словно неуклюжую тряпичную куклу, свалили возле воткнутого в землю свежеобтесанного кола. Дерево было настолько старым, что торчащий над головой заостренный конец напомнил вчерашнему водителю потрепанной жизнью водовозки виденный однажды на экскурсии в музее желтый бивень древнего мамонта. Случилось это давным-давно, совсем в другой жизни, еще во время учебы в профтехучилище, перед призывом, учебкой, Афганом.- Неужели мамонты живут в Афгане, пронеслась ненужная мысль в затуманенном болью мозгу.
Шурави еще дышал, ворочал по сторонам заплывшими от побоев глазами, сплевывал на сухую землю тонкую струйку слюны с красными прожилками, но жить ему оставалось недолго. Впрочем, тут все зависело от Аллаха и умения палача с помощниками.
Никаких секретов и ценных сведений солдатик не знал. Возил воду на блокпосты, и только. Принять истинную веру, отречься от мерзкого богохульного заблуждения, служить Аллаху, вымаливая ежечасно прощение, отказался. То ли по дури, то ли из гордыни, а может, просто не понял ни черта из происходящего. Но это его личные проблемы. В таком важном деле, согласно Корану, никто гяура не неволил.
Для раба, невольника пленник больно оказался тощ и слабосилен. Увы, именно такие, стриженые первогодки, чаще всего и попадались в руки воинов Аллаха последнее время. Делать нечего, не отпускать же. Оставалось убить. Тут тоже возникла проблема, каким образом это получше в воспитательных целях произвести, Солдатик выглядел настолько костит и безжирен, что отрядный палач, презрительно сплюнув, наотрез отказался сдирать шкуру, покрытую неловко замазанными зеленкой болячками. Пристрелить - жаль патронов, за них плачены хорошие деньги, а главное следовало немного припугнуть здеших правоверных, повязать кровью к священной войне, от участия в которой досель успешно откупались договорным нейтралитетом.
Пленник окончательно пришел в себя. Разлепил разбитые губы, выплюнул белые, колючие осколки зубов. Попросил воды. Ему не ответили. Подошедшие к пацану моджахеды в длинных пешаварских рубахах на смуглых, мускулистых телах, перехваченных ремнями снаряжения, в шальварах и белых кросовках деловито подогнули к впалому животу жертвы голенастые ноги. Прихватили под коленями, преодолев слабое сопротивление, сведенными руками в ошметках гимнастерки, жестко скрутили выдернутым из галифе тонким казенным брезентовым ремешком.
Сахарно поблескивая зубами меж сочных красных губ, черноволосый, заросший словно тать палач небрежным рывком сдернул солдатскую форму вместе с замызганным, несвежим бязевым бельем. Заголив жалкий мальчишеский зад, не удержался, щлепнул, прилип на мгновение ладонью, сплюнул презрительно и гортанно прокричал команду помошникам.
