— Ну ладно, ладно, по крайней мере, всё объяснилось. — Иван Антонович прижал её к себе, достал из кармана платок и аккуратно промокнул ей глаза. — Я представляю, что вам пришлось пережить, но ты и меня пойми. Я ведь узнал о Зое в день приезда. В субботу.
Даша перестала плакать и испуганно уставилась на Слуцкого.
— Как в субботу?
— Случайно. Подъезд ваш искал на Краснопролетарской… И старушка какая-то разговорилась.
— Ну ты даёшь! И даже виду не подал! У тебя выдержка железная.
— Нормальная выдержка, детка. Как у человека, который прожил жизнь и понял, что главное в ней — терпение.
— Это правда? Ты правда так думаешь?
— Дашк, ты ещё слишком юная, чтобы беседовать со мной о терпении. — Иван Антонович перевернул её руку ладошкой вверх и поцеловал в самую серединку. — Как бы…
Оба засмеялись.
— Прилипчивые эти слова-сорняки! Так и рвутся в речь, — словно продолжая ночной разговор, сказал Слуцкий. — Валерка твой сорняками-то злоупотребляет, и главное — пользуется ими всерьёз так, без юмора…
— Ну что делать, если у мужика это чувство развито как у танка! Да бог с ним! — она состроила недовольную гримасу и рубанула рукой воздух. — Скажи-ка мне, а какие словечки жили в пору твоей молодости?
— Молодости, — ворчливо повторил Иван Антонович. — Мне кажется сейчас, что и шестьдесят — это молодость. А словечки, представь, не помню! Я ж говорю, они не задерживаются в языке. В семидесятые, когда я ещё был в Союзе, все от мала до велика пародировали нашего генсека. Как думаешь, что такое «сиськи-масиськи»?
— Не знаю, — отозвалась, похохатывая, Дарья.
— Так Брежнев произносил «систематически», — улыбнулся Слуцкий и посмотрел на внучку.
Она заливисто смеялась и прелестным, полным женственности движением откидывала со лба тёмную челку.
— Дед, ты почему смотришь на меня так удивленно? — отсмеявшись, спросила Даша.
— Знаешь, девочка, с тех самых пор как увидел тебя первый раз, стал искать сходство с Анютой. Всё искал и не находил. А вот сейчас, когда ты откинула назад голову и чёлку поправляла, у меня даже дыхание перехватило… Словно девочку свою увидел. Господи, какое счастье, что ты есть! Теперь ты тоже моя девочка… И очень любимая… Навсегда, что бы там ни было…
— Ты о чём?
— Так, ерунда, наверное, — отмахнулся Иван Антонович. Ему вдруг расхотелось расспрашивать внучку о причине её ночного молчания. — Нервы, знаешь ли, разыгрались, и старость одолевает. А это самая благодатная почва для сомнений и подозрений. Но в конце концов, всё имеет простые и логичные объяснения.
Он встал с кресла, подошел к Дашиной коляске и, ласково обняв внучку, неловко и нежно поцеловал её в макушку. Немного смутившись от охвативших его чувств, Слуцкий стал шагать по комнате, останавливаясь то у книжных полок, то у компьютера. С письменного стола взял стеклянный шар с искусственным снегом внутри и засмотрелся на пластмассовую парочку, идущую в обнимку сквозь вьюгу по направлению к замку.
— Я помню такие игрушки, — легко сменил тему Иван Антонович и с шаром в руках вернулся в кресло. — Их продавали местные умельцы на рынках где-нибудь в Минводах.
— Вот-вот! — подтвердила Даша. — Отец оттуда и привёз. Давно-предавно. Этой игрушке лет почти столько же, сколько и мне. Я называла её «шаром счастья». Ну, не я, — поправилась она, — мы с Зоей.
Слуцкий разглядывал безвкусно и прочно сделанную вещицу.
— Мне тоже такие бури в стакане всегда нравились. Казалось, поштормит, повьюжит понарошку, а твою собственную взаправдашную жизнь обойдет штормяга стороной.
— Нет, Дед. Я в этом «стакане» не бурю, а гармонию вижу, какой нет в действительности…
Иван Антонович бережно накрыл шар ладонью и заглянул Даше в глаза.
— Ты милая и умная девочка, поэтому не обидишься на меня за этот вопрос. Как, скажи, Валерий вписывается в твоё представление о гармонии и счастье?
Даша взяла шар из рук деда и погладила разыгравшийся вмиг снегопад.
— Дед, давай не будем о нём…
— Подожди, детка! Ответь мне только на один вопрос, и обещаю тебе, если не хочешь о нём говорить, больше не спрошу. Есть какая-то причина, по которой ты его держишь около себя?
