Они вышли на Краснопролетарскую. Слуцкий, уже не скрываясь, шёл по пятам за высоким, лет двадцати восьми — тридцати красавцем. Пружинистая походка, сильные, чуть покатые плечи, модная одежда. Впрочем, в одежде Слуцкий ничегошеньки не понимал, но всё, во что был одет красавец, выглядело дорого и очень элегантно. Тот обернулся, и Слуцкий разглядел худое бледное лицо с живыми умными глазами, безукоризненную прическу с идеальным пробором и еле заметную седину в густых тёмно-русых волосах. Всё, что девицам нравится, подумал тогда Слуцкий и вдруг загорелся злобным, гневным чувством. Да как он посмел! Подлец! Девочку его обижать, ломать ей жизнь! Эгоист! Всё делает так, как ему удобно. После свидания даже до дома Анюту не проводил, а одну посадил в машину.
В подъезд зашли вместе. Красавец подозрительно оглядел Слуцкого, но ничего не сказал и вызвал лифт. Слуцкий вошёл в кабину вслед за ним. Оба нервничали, и каждый ощущал нервозность другого. Слуцкий заметил, как тот сжал ручку кейса — видно, готовился пустить его в ход, если понадобится. Лифт остановился, молодой человек вышел из кабины и направился к своей двери. Слуцкий сделал шаг в его сторону.
— Подождите. Я поговорить с вами хочу.
Тот обернулся, глаза неприветливо сузились, но испуга в них не было.
— Вы кто? И что вам надо?
— Я — Слуцкий Иван Антонович. Давайте спустимся туда, — он махнул рукой в сторону площадки между этажами, щедро засыпанной окурками. Видно, говорить именно там охотников было много.
— Вы уж извините, но не знаю даже, как вас зовут, — продолжал Слуцкий.
— Щербаков Василий Юрьевич.
В течение недели настроение Анюты Слуцкой менялось каждый день. Иван Антонович наблюдал за дочерью и понимал, что обещание Василия Щербакова разобраться в своих запутанных любовных отношениях в ближайшее время решается этим самым Василием не в пользу его дочери. Но по крайней мере, не обманул насчёт времени. Обещал в ближайшее — ближе уж некуда. Ещё обещал не говорить Анютке про их встречу, про то, что выслеживал его Слуцкий до самого подъезда. Похоже, в самом деле не сказал. Но каков паразит! Даже свидание ей назначал в районе своего дома на Краснопролетарской, чтобы не тратить время на дорогу!
Наблюдать за дочерью было очень тяжело. Она страдала. По её воспаленным глазам Иван Антонович понимал, что дочь, оставшись одна, плачет. Потом она словно окаменела. Казалось, её ничто больше не волнует, ничто не интересует.
Через пару недель Аня сама завела с отцом разговор об отъезде в Америку.
— Если у тебя не изменились планы, давай вместе. Ты и я. Как ты говорил-то? Сервиз?
На другой день он принес из Академии наук бланки анкет и запрос в МГУ на оформление характеристики Слуцкой Анны Ивановны. Подготовка документов для выезда в цитадель капитализма была основательной и суровой. До отъезда оставалось два с половиной месяца.
Когда именно Аня узнала о своей беременности, Иван Антонович, разбирая потом по минутам это время перед отъездом из Союза, так и не понял. Отцу она сказала об этом в самый последний момент, когда настала пора собирать чемоданы.
— Па, ты прости меня, что постоянно заставляю тебя волноваться. То со мной одно, то другое…
Она присела на край стула и сжала пальцы так, что по обозначившимся костяшкам можно было изучать строение руки. Вдруг резко встала, подошла к отцу и порывисто его обняла.
— Па, я не могу с тобой лететь. Может быть, потом, не сейчас. Я должна остаться.
— Почему? — сухо спросил Слуцкий.
— Я беременна. Аборт делать не хочу. Буду рожать.
— А он… Отец твоего ребёнка… Знает?
— Да.
— И что?
— Он меня не поддерживает, — еле слышно прошептала она.
Слава Богу! — подумал Иван Антонович. Может, удастся убедить её в том, что ребёнок сейчас ей не нужен, если сам отец не хочет его появления на свет. А если ей так уж хочется рожать, пусть рожает там. По крайней мере, они будут вместе, и хоть одна родная душа о ней позаботится. Оставаться же в Москве — чистое безумие! Квартира служебная — её надо освобождать. И что же? Возвращаться в Воронеж? Ютиться в общежитии МГУ? Неужели это лучше, чем отправиться с отцом в Америку?
