— Бра-а-атцы! Казачки! Зд-е-е-еся мы! — кричали пленные.
Андрей первым делом избавился от веревки, спутавшей ноги. Вскочил, увидел кыргызина, бегущего к лошадям, парня-переводчика, который рубился с русскими казаками, прикрывая его отход. Внезапно перед Андреем оказался рысьеглазый, рыжебородый казак, замахнулся бердышом:
— А-а-а, вошь остяцкая!
Шинкарев увернулся от широкого полукруглого лезвия, ударом кулака свалил нападающего. Что делать? Перейти к русским? Или не рисковать — пленные же видели, как кыргызин отделил его от остальных. В этот момент грудь Андрея охватила жесткая петля, выдернувшая его из схватки. Аркан проволок Андрея по глубокому снегу, затем Шинкарева ухватили сразу несколько рук, зашвырнули на лошадь, которую он инстинктивно ухватил за гриву. Лошадь шарахнулась под тяжестью неумелого, но цепкого, как клещ, наездника.
— Держись, ганкам! — раздался голос толмача.
Костер, русский мат и крики добиваемых азиатов остались позади. Андрея мотало на жестком седле, перед глазами мелькал снег, черные деревья да шерстистые мохнатые уши его лошади. «Ну, выносите, святые угодники, какие вы там ни есть!» Справа и слева мелькали всадники, но их почему-то внезапно стало больше — сбоку, из-за березовых стволов выметнулись черные тени, фонтаны снега летели из-под мелькавших лошадиных ног. Над темными массами коней наметились папахи, смутные пятна лиц, провалы орущих ртов:
— Гойда! Го-о-ойда!! Р-р-у-уби, в такую мать!!
В темноте коротко блеснули сабли, один из «своих» качинцев кувырком полетел в снег — из белой пыли мелькнули ноги и сразу остались позади. Андрей увидел, как впереди один из казаков сбил толмача с лошади и по инерции умчался куда-то вбок. Это произошло впереди. Когда лошадь Андрея подскочила к толмачу, тот ухватился за болтающееся стремя (Андрей так и не сунул в них ноги), пользуясь силой лошади, пробежал дюжину шагов, свистнул, подзывая своего коня, и снова прыгнул в седло.
Затем все повалилось куда-то вниз, в ушах засвистел ветер. Темные деревья стремительно понеслись мимо лошади, разогнавшейся под уклон по накатанной дороге. Впереди мелькали темные крупы других коней, часто и сильно били копыта, жесткие комья снега летели в лицо. «Спуск к санаторию» Енисей «», — машинально отметил Андрей, переведя дыхание и пытаясь определиться с топографией. Уклон стал выравниваться, под копытами затрещала мерзлая береговая галька, лошади, перейдя на рысь, выбежали на какое-то длинное снежное поле. Тут и там торчали ледяные торосы, между которыми уходила в темноту широкая натоптанная тропа.
«Енисей замерз? Не может он замерзнуть — ему же ГЭС не дает. Значит, так оно и есть». Бой у костра еще мог быть чьим-то странным маскарадом, но Енисей в XXI веке замерзнуть не мог. Что ж, придется выживать, и, судя по всему, в качестве пленного.
Проехав по заснеженной реке и завернув за высокую ледяную глыбу, всадники остановились. Кыргызин и толмач коротко переговорили о чем-то, затем кыргызин рявкнул одно слово:
— Хозон! (Дружина!)
Раздался резкий свист, и с берега на реку выехал отряд всадников с длинными копьями. Кыргызин ударил коня каблуками, все тронулись вверх по реке. Андрей успел разглядеть, что широкая натоптанная дорога идет и вниз по Енисею — в сторону города. Но сейчас и думать было нечего ускакать от конвоя. Ровно заскрипел снег. Понемногу светало. Широкая белая лента Енисея, стиснутая крутыми склонами, поросшими сосновым лесом, плавно заворачивала на юг. Мимо проходили знакомые с детства места — узкий лог Собакиной речки, Шалуний бык на правом берегу Енисея, скалистое ущелье Караулки. Везде было пусто, мертво, все засыпано нетронутым, седым снегом. Ни дымка, ни следа. Хотя нет — понизу, от Караульной речки до Калтата, вместо соснового бора торчали лишь пеньки да сугробы.
— Казак тайга забрал. — Толмач ткнул рукавицей на порубки. — Плоты вязал, на Кзыл-Яр плавил, острог ставить. Имя как? — ткнул он в грудь Андрея.
— Андрей.
— Адерей, — произнес качинец по-степному.
— А тебя?
— Кистим .
Час за часом скрипели копыта, лошади бежали ровной походной «хлынцой». Покачивались пики с бунчуками, проплывали седые скалы, покрытые снежными шапками, длинные осыпи, сосны, уходившие в вышину, к тяжелому низкому небу. Голова падала на грудь, сон временами сливался с явью.
