Сочиняя утопии, никто не знал в начале ХХ века, что на Красной площади прольется кровь. Сначала грянула Февральская революция. Она шумела у Исторического музея. Перед ним митинговали, упиваясь свободой. Срывали голоса ораторы всех партий - кадеты, октябристы, эсеры, меньшевики и большевики, вбрасывая в толпу лозунги.
"Вся власть Советам!" - взывал к толпе товарищ Макар, посидевший до революции в пятидесяти тюрьмах, побывавший в ссылке на "полюсе холода" в Верхоянске. Им был Виктор Ногин, прежде красильщик мануфактуры. Ему вторил недавний эмигрант, почтенный литератор Михаил Покровский с дипломом историко-филологического факультета Московского университета. Ораторствовал Петр Смидович, инженер электростанции "Общества 1886 года" с партийными кличками - Матрены, Василия Ивановича, Зыбина, Червинского. Сменяя друг друга, эти три большевика будут возглавлять Московский Совет, который с боем возьмет власть в октябре 1917 года.
По-видимому, дипломированному историку пришла мысль похоронить погибших в уличных боях у стены Кремля. Такое решение принял совместно с районными комитетами Московский Военно-революционный комитет, двадцать дней правивший Москвой. Первая резолюция гласила: "Устроить похороны 12 ноября. Могилы устроить на Красной площади". Убитых было так много, что потребовалась неделя, чтобы собрать о них сведения, сколотить гробы, разработать маршруты шествий колонн из всех районов и устроить похороны. Вторая резолюция гласила: "Устроить братскую могилу на Красной площади между Никольскими и Троицкими воротами вдоль стены. Похороны назначить на пятницу, 10 ноября, в 12 дня".
До тех похорон на Красной площади летом прошел молебен и крестный ход в поддержку генерала Корнилова. Он требовал "немедленного разгона всех комитетов и советов". В статусе "спасителя России" генерал направился к Иверской часовне поклониться иконе Богоматери. А на Лобном месте священники московских церквей выставили иконы и призывали народ не слушать сатанистов, поддержать генерала.
Небо молитвам не вняло. По Красной площади двинулся вечером 27 октября отряд солдат. Перед Историческим музеем путь им преградила цепь юнкеров во главе с полковником.
- Сдать оружие! - приказал полковник. А когда команде не подчинились выстрелил в предводителя роты солдата Евгения Сапунова. Человек он был зрелый, вступил в парию большевиков в тридцать лет после Февральской революции. В последнем письме из Москвы в деревню, где его ждали четверо детей, писал отцу: "...все может быть, но что делать. Если погибну, то будут помнить дети, что отец их весь свой век боролся за поруганные права человека и погиб, добывая свободу, землю и волю". Оказывается, за "права человека" задолго до правозащитников выступал "человек с ружьем", рядовой 303 Сенненского полка...
Рота со штыками наперевес пошла на прорыв. В бою погибли и были ранены 47 солдат. Сколько юнкеров они уложили, "добывая свободу, землю и волю", сведений нет. Это был первый бой в Москве, за которым последовали другие, столь же кровавые. Так состоялось первое действие трагедии грядущей гражданской войны. По словам американского журналиста коммуниста Джона Рида то были "десять дней, которые потрясли мир". Также называлась его книга о революции, позднее официально названной Великой Октябрьской. Из десяти дней - семь - шли в Москве бои с применением пулеметов и пушек. После Чумного бунта вновь пролилась кровь на камни Красной площади.
Сотни гробов с телами белых - юнкеров и офицеров - отпели в церкви Большое Вознесение у Никитских ворот. Оттуда их отвезли в Ваганьково. Сотни гробов красных - солдат, рабочих, студентов - понесли к Красной площади. Благодаря газетам и Джону Риду мы знаем, что произошло тогда в Москве. В день похорон остановились трамваи, закрылись по приказу ВРК все заводы и фабрики, театры и кинотеатры, магазины и увеселительные заведения. "Весь долгий день до самого вечера шла эта траурная процессия. Она входила на площадь через Иверские ворота и уходила с нее по Никольской улице. То был поток красных знамен, на которых были написаны слова надежды и братства, ошеломляющие пророчества. И эти знамена развевались на фоне пятидесятитысячной толпы, а смотрели на них все трудящиеся мира и их потомки отныне и навеки".
