- Мои первые воспоминания связаны с этим домом, - записал я со слов Леонида Леонова. - У отца в комнате висели портреты писателей Шекспира, Шиллера и других, внушавшие мне своим видом большое уважение". В этом доме я жил, когда Иван Каляев бросил бомбу в великого князя Сергея. (Это случилось 4 февраля 1905 года. - Л.К.) Окно нашего дома выходило на Кремль, кажется, мы жили на пятом этаже. Был синий зимний вечер. В стекло словно ударил ватный шар".
В "Завете сыну" Максим Леонов обращался к нему с таким призывом:
...Мой сын, а если суждено
Тебе в столице жить,
И даже, может быть, должно
Певцом народным быть,
То в песнях пламенных твоих
Ты не криви душой...
Все почти сбылось, как мечтал отец. Сын жил в столице. Молодым, в 24 года, прославился романом "Барсуки". Стал "певцом народным" и в пламенной песне заклеймил малую родину, где жил и учился до поступления в гимназию в Петровско-Мясницком городском училище в Кривом переулке. Один завет отца исполнил не до конца. Покривил душой, когда сочинял "Падение Зарядья". В момент взрыва представляет себя именно там и погоду рисует другой: "Однажды - мне запомнилось узкое длинное окно и, хоть был февраль или апрель? ...какие-то путанные грозовые облака за ним, - раздался гулкий удар и взволнованно зазвенели стекла. Что-то произошло. Весь день в Зарядье было тревожно, а нам, как всегда ребятам, весело от предчувствия какой-то перемены. В воздухе запахло новизной". И почему-то причисляет себя к "оборванным зарядским ребятам".
Не ходил "оборванцем" внук бакалейщика и сын кассира, в пять лет не мог "предчувствовать" грядущую революцию 1905 года, которой поспособствовал отец, издав брошюры коммунистов Карла Либкнехта, Розы Люксембург и свой сборник стихотворений "Под красным знаменем", за что отсидел срок на Таганке. Покривил душой "певец народный", и когда якобы увидел " в туманном нашем небе контуры настоящей и будущей социалистической столицы"", "новые улицы, прорубленные сквозь каменную ветошь", радуясь по поводу предстоявшего уничтожения малой родины. Стал в ряд с теми, кто воспевал разрушение старой Москвы.
И лысого купола желтое пламя,
И мертвенный зов сорока-сороков
Ломаются, падая в прахе и в хламе,
И окна просветов глядят широко.
Перекликаясь с певцом вандализма, наш прозаик убеждал молодых, старые бы ему не поверили: "И если вам будут рассказывать про нарядность прежней жизни, про лихие русские тройки, про румяные пшеничные блины со снетками, про душевный благовест сорока звонких московских сороков - вспомните Зарядье! Это изнанка развенчанного мифа". И вдруг буквально следом за этим приговором, за описанием "нор", заселенных жалкими людьми, представил "развенчанный миф" таким вожделенным, что, должно быть, закружилась в 1935 году голодная голова пролетариев:
"Здесь, где мы стоим с вами, когда-то шумел знаменитый Грибной рынок, что съезжался сюда со всей России на первой неделе Великого поста. Сверкало всяческое изобилие, и русские фламандцы могли бы писать с натуры расписные лари со щепным товаром, с дугами, раскрашенными фуксином, с резными ковшами, корзинами узорчатого плетенья, с кадушками всех покроев, а в кадушках пахучие меды - и гриб, одинаковая утеха нищих и богачей. Гриб черный, и белый, и красный, - в соленьях, в маринадах и сухой".
Грибной рынок шумел в Зарядье напротив строя домов Москворецкой набережной вблизи церкви Николы Мокрого. Она возникла у речной пристани в честь святого, покровителя торговли и мореплавания. Пристань отличалась сыростью и частыми наводнениями, что и послужило причиной названия храма. Возможно, дело и в иконе, где Никола предстает с младенцем, спасенным из вод Днепра. Другой Никола - Москворецкий, появился на месте, где Москва встретила принесенную из Вятки икону Николы Великорецкого. Оба храма сломали без всякого сожаления и попыток сохранить, потому что над древними фундаментами возвышались стены церквей, колоколен и трапезных начала ХIХ века. В адрес Никол Леонид Леонов высказался так: "И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды".
