— Выглядит как реклама бундесвера.
Слибульский бросил на меня стеклянный взгляд, положил в рот печенье и, жуя, сказал:
— Если вещь хорошая, пусть на ней пишут хоть ХДС, хоть СПД.
— Наверное, новый сорт?
— Посмотри на пачку. Ты видишь торговую марку?
Я внимательно осмотрел обе стороны пакета из прозрачного целлофана. Они были без всякой маркировки.
— Ты думаешь, в Германии такой продукт можно так просто продать, как доски? На упаковке обязательно должно стоять, что в ней, откуда и так далее.
— Хм.
Конечно, я был рад, что Слибульский старался помочь мне выяснить про этих типов, хотя он и считал, что мне надо держаться от всего этого подальше. А чем черт не шутит, может быть, эти конфеты действительно помогут найти зацепку. Может, это один из тех следов, который, на первый взгляд, кажется непримечательным и неинтересным, а в дальнейшем может оказаться решающим. Но как эти леденцы могут помочь в моих поисках, не приложу ума — не бегать же мне с ними по городу, спрашивая у всех подряд, не знают ли они такие конфетки. Даже если бы мне и ответили: «Да, они оттуда и оттуда», что я бы дальше делал? Надо действовать иначе — выудить из Хетгеса всю информацию, выяснить, кого я убил. И чем скорее я это выясню, тем скорее забуду весь этот кошмар.
Я сунул горсть леденцов в карман пиджака и поднялся.
— Кое-кому покажу. Завтра созвонимся.
— Есть новости о бразильце?
— Они только разгребают завалы.
— Хм-хм, — пробурчал Слибульский. — Будь осторожен.
Выйдя на улицу, я на минуту задумался — не пойти ли опять в район вокзала и уже сегодня прояснить кое-что. Но мои ноги и булькающий желудок подсказали, что следует делать, и я решил отдохнуть. Зашел в какую-то забегаловку, а после этого сел в такси и поехал домой.
В доме, где я жил, на каждом этаже в конце коридора была не запирающаяся маленькая кладовка для хранения велосипедов, санок и прочего. Стоя у своей двери и вынимая из кармана ключ, я услышал какой-то треск в кладовке. Повернулся и посмотрел на темную дверь в стене. Что-то подобное я себе уже представлял: перед моим офисом, или в тихом переулке, или здесь. Не услышав никаких звуков, я спросил:
— Ромарио?
Снова что-то затрещало. Потом из кладовки высунулась нога в ботинке на платформе, а затем и вся скорбная фигура моего друга. Одежда Ромарио, прилипшая к телу, была измята и скомкана, всегда аккуратно зачесанные и блестящие от бриолина черные волосы растрепаны во все стороны, а левая половина лица усеяна какими-то крошками.
Он вяло махнул мне здоровой рукой.
— Привет. Я тебя ждал.
— Вижу. А звонить разучился?
— Весь день пытался дозвониться до тебя! То тебя не было, то все время занято… — Он жадно облизал губы, опасливо посмотрел на лестницу и робко двинулся в мою сторону. — Я все тебе объясню. Может, все-таки зайдем в квартиру?
Он показал на мою дверь. Я был не восторге от этого. Мне не хотелось никаких объяснений. Было одно желание — лечь в постель и посмотреть, как Слибульский, спортивную программу. Правильнее всего было бы предложить Ромарио подождать до утра там, откуда он только что вышел.
— Что у тебя за крошки на голове?
Он испуганно схватился за щеку и посмотрел на ладонь.
— А-а, это. — Он провел рукой по волосам и щеке. — У меня тут соленые палочки с тмином. Я так устал, положил голову на пакет… — Он попытался улыбнуться. — Все, стряхнул. Не беспокойся, я не загажу тебе квартиру.
— Ты снял с моей души камень.
Закрыв дверь, я показал Ромарио на кухню.
— Когда ты понял, что спалить «Саудаде» — это величайшее свинство?
— Но я не поджигал!
— Слушай, Ромарио! Сегодня утром по мобильнику бандита позвонил их босс или координатор, не знаю, кто он в банде, и спросил, где они застряли. Это означает, что он не знал, что эти двое уже на том свете, а стало быть, не высылал никого, чтобы отомстить или разнести твою лавочку. Кроме того, ты цел и невредим, а банда вряд ли бы тебя пощадила.
Он беспокойно топтался на месте, все время выставляя перебинтованную руку, видимо, чтобы показать, что заплатил за все сполна. Он стрелял глазами на стул в кухне, но не решался сесть без моего приглашения.
