– Нормально. – Я пожал плечами. – Живем помаленьку.
– Как отец?
– Вроде ничего, – сказал я, проклиная тему, обреченную на общие слова. – Бабуль, да все в порядке. Как ты?
Кажется, вопрос прозвучал не слишком дежурно.
– Ноги болят, – сказала бабушка.
Внезапная жалость потекла по моему сердцу.
– Врача вызывала? – спросил я сурово.
– А-а-ай, Женя-а… – Махнув рукой, она повернулась к плите. Тут я услышал радио. Оно бурчало что-то вполголоса и, видно, не первый час. Надо было перевести разговор, но я ничего не придумал. Бабушка сделала это сама.
– Когда выйдешь на работу?
– Какую работу? – я обрадовался возможности подурачиться. – Кто воевал, имеет право…
Бабушка обернулась, вытирая руки о фартук.
– Женя, ты невозможный человек.
– Бабуль, все в порядке. Время терпит.
– Время терпит…
Знаете, что спрашивала бабушка у отца, когда узнавала о том, что кого-то сняли за воровство или взятки? С подозрением и тревогой, каждый раз:
– Дима, он коммунист?
Бабушку никогда не интересовала должность этого человека и его зарплата.
– Коммунист?
И услышав ответ, качала головой:
– Как же так… Как же так…
Вещи для деда бабушка складывала на тахте и каждую называла вслух, чтобы ничего не забыть. А я сидел в кресле, нетерпеливо листая программу передач.
– Куда он положил свои лезвия, этот человек? – вдруг невесть у кого спросила бабушка, застыв над открытым ящиком шкафа. – Что за несчастье, честное слово…
Я отложил газету.
– Что, бабуль?
– Нету лезвий – что ты будешь делать?…
Я глянул на часы и решил брать процесс в свои руки. Что-то торопило меня, подстегивало, гнало отсюда– вперед, вперед! Мне казалось – я пропущу всю жизнь в этом кресле.
– Остальное – все? – спросил я.
– Все.
– Тогда давай складывать; лезвия куплю по дороге.
Бабушка тяжело, с укором посмотрела на меня.
– Женя, ты что, не знаешь деда?
Ну конечно! Дед не стал бы бриться никакими лезвиями, кроме лезвий «Ленинград», закупленных на век вперед и завернутых в носовой платок.
Они обнаружились под какой-то рубашкой.
– Ну, я поеду?
– Езжай, езжай, Женя.
Вперед, вперед, скорее…
– Спроси у деда, что еще надо. И скажи, чтобы пил таблетки. Ты же знаешь этот характер…
Я уже стоял у двери, и бабушка гладила меня по плечу.
– Не болей, – сказал я.
– Отцу привет. Погоди.
Бабушка ушла и вернулась с тремя яблоками.
– Бабуль!
– Съешь по дороге. Ай, не спорь! Что за человек…
По дороге от метро я все время искал автомат с газировкой. Других подробностей не помню; впрочем, нет, – рядом с больницей что-то строилось, пришлось сделать крюк и войти не с главного входа, а сбоку.
Внутри было тихо и прохладно. Я поднялся на второй этаж и остановился перед дверью. Я открыл эту дверь и увидел деда. Дед сидел на кровати у окна и ел яблоко.
Знаете, как дед ел яблоки?
Он брал плод с тарелки, тумбочки или столика, брал неуверенно, словно ощупывая его поверхность; обтирал в руках. Потом доставал старый перочинный нож и разрезал яблоко пополам. Может быть, иногда он делал это обычным столовым ножом, но я хорошо помню почему-то именно перочинный. На тыльной стороне ладони удеда были родинки, а кожа совсем коричневая от старости. Потом он разрезал еще раз и уже из четвертинок яблока аккуратно вырезал сердцевину. И только потом ел.
– Здравствуй, дед.
Дед вздрогнул и поднял голову. Последнее время он не сразу узнавал людей. Глаза его, увеличенные крутыми стеклами очков, глядели удивленно.
– Женя, – констатировал он наконец.
– Это я, дед.
– Здравствуй, Женя.
Он поглядел на двух стариков, соседей по палате, на меня и снова на стариков.
– Это мой внук.
– Здравствуйте, – сказал я.
Прошло три года, и теперь я помню только, что первый был высокого роста, а второй – маленький, с птичьим лицом, сидел, опираясь на палочку. Четвертая постель была пуста.
– Ну, как ты? – бодро начал я.
– Ничего. Это хорошая больница. Все, знаешь, обследовали…
Дед начал перечислять все плюсы пребывания в больнице. Он сидел напротив меня, коренастый и неожиданно маленький, в аккуратной пижаме. На голове и подбородке у него серебрилась легкая щетина.
– Дедуль, вещи куда класть?
– Какие вещи?
– Бабушка передала.
– Ничего мне не надо, – категорически заявил дед и почему-то посмотрел на стариков.
