Маньчжурия стала центром корейского антияпонского сопротивления, именно там появились корейские партизанские отряды. Самыми многочисленными были две армии — справедливости («Ыйбён») и независимости. Последняя насчитывала не менее ста отрядов. Только в 1920–1927 годах корейские вооруженные группы осуществили здесь почти три тысячи вооруженных акций против японских военных, полицейских сил и административных учреждений>2. Они постоянно переходили границу и совершали рейды вглубь корейской территории.
В эту полуподпольную деятельность немедленно включился и Ким Хён Чжик. Вместе с женой и детьми он поселился в Линьцзяне — небольшом торговом городке прямо на берегу Амнока. Там он открыл лечебницу, которая служила явкой и перевалочным пунктом для убывавших на родину и возвращавшихся в Маньчжурию партизан.
Сон Чжу, как все дети, быстро адаптировался к жизни в новых условиях: выучил китайский язык, которым в совершенстве владел до конца жизни, привык носить одежду местного покроя. Когда он выходил на улицу, одетый по-китайски, ни местные жители, ни маньчжурские полицейские не могли признать в нем корейца. В городе мальчику особенно понравилось то, что на улицах редко бросалась в глаза «неприятная физиономия японца».
Ким периодически выполнял специфические поручения отца — переходил границу, перенося с собой запрещенные газеты и книги, а иногда — патроны или порох. Маленький мальчик, так похожий на китайца, никаких подозрений у таможенников не вызывал.
Из Линьцзяна семья вскоре перебралась в такой же приграничный городок Бадаогоу. Там Сон Чжу пошел учиться в четырехклассную китайскую школу. Дома с ним занимался отец — давал уроки истории, географии и корейского языка.
Напротив Бадаогоу, через речку, находится корейский город Пхопхен. В Пхопхене была христианская церковь, куда устроился на работу Хён Чжик. В этой церкви и стали собираться антияпонские активисты. После богослужений «батюшка» произносил перед ними патриотические речи, а когда публика настойчиво просила — играл для нее на органе.
Однажды он позвал к себе сына и тоном, не терпящим возражений, заявил ему:
— Негоже, если ты вырастешь китайцем. Вся их история насчитывает три тысячи лет, а наша — пять. Пойдешь в Корею и там поступишь в школу.
Скорее всего, свою роль тут сыграли не только патриотические соображения. Ким Хён Чжик и Кан Бан Сок были людьми небогатыми. Стабильного источника дохода не было, временами возникали проблемы даже с тем, как накормить троих детей. Поэтому и было решено послать старшего сына к бабушке и дедушке в родное село Мангёндэ.
В конце 1923 года Сон Чжу отправился домой. Отец нарисовал ему в блокноте карту и велел послать телеграмму, когда он окажется в Мангёндэ. Позже этот эпизод назовут «путь в тысячу ли для учебы» (тысяча ли — около 400 километров). Путь этот был весьма непрост для одиннадцатилетнего мальчика. Когда в середине марта он вышел из Бадаогоу, шел снег и мела метель. Ему пришлось горными тропами преодолеть несколько перевалов, где даже днем встречались дикие звери. Правда, в дороге помогали добрые люди. Один крестьянин подвез его на санях и даже отказался от платы, купив ему тянучку. А хозяин постоялого двора в городке Канге бесплатно накормил мальчика. В Канге японская администрация провела электрическое освещение, что вызвало у Сон Чжу противоречивые чувства: «Жители Канге радовались, что проведено электричество, но мне было грустно и тяжело при виде улиц его, где наплывал, как вал нечистот, японский образ жизни, такой чуждый нам. Мне было грустно и тяжело». Остаток пути до Пхеньяна он проделал на поезде.
Через две недели после выхода из Бадаогоу он вошел во двор родного дома в Мангёндэ. «Неужели один пришел? Твой отец страшнее тигра», — запричитала бабушка Ли Бо Ик, чуть ли не босиком выскочившая во двор, и обняла внука.
Сон Чжу зачислили в 5-й класс Чхандокской школы, которая считалась передовой. Это было частное учебное заведение, модернизированное по европейским стандартам, где училось около двухсот человек. Классным руководителем Сон Чжу стал Кан Рян Ук.
