— Ты вот что, собаченция, — строго сказала я. — Ты на меня не дави своим откормленным короткошерстным боком. И вообще не дави никоим боком. Дай мне очухаться, слышишь? Поимей уважение. Конец-то эпохи не только у меня лично. Конец эпохи во всей стране или даже во всем мире. И кто его устроил, этот конец? Я и устроила, вот этими вот ручками. Я ведь убийца, Бимуля… Убийца… убийца…
Я несколько раз повторила это слово, внимательно вслушиваясь в звук. Выходило плохо, некрасиво. «У» как-то теряется, так что непонятно, зачем оно там вообще. «Бий» похоже на «Вий», а при чем тут Вий? Как у Гоголя: «Поднимите мне ве-е-екиии…» Чушь, короче говоря. Ну, а последний слог вовсе ни к селу ни к городу. «Ца»! Похоже на «цацу» какую-нибудь, а то и на ламцадрица-цацу. Несерьезно. Да и ассоциации — опять это ца-ца-ца! — не бог весть какие. Убийца — это мрачный дядька с бородой и окровавленным топором. Или с топором и окровавленной бородой — так еще круче. Ну какая из меня убийца — ни бороды, ни топора… Нет, так не пойдет.
— Знаешь, Бимуля, никакая я не убийца. Слышишь?
Собака согласно заурчала и заерзала, подталкивая меня к стене, чтобы поудобней развалиться на моей же кровати.
— Я киллер! Это намного точнее. Ну-ка, попробуем на слух… Киллер… киллер… киллер…
Да, это звучало куда приятней. Что-то такое стильное. Киллер с пропеллером на мотороллере… Прямо как в заграничном детективе. Может, мне заделаться киллером-профессионалом?
— Как ты думаешь, Бимуля? Будем получать заказы. Ты выслеживаешь, я исполняю. Что, не веришь? Ну и зря. Ты просто не видела, как я замочила тех троих алкашей в доме 7а по улице Партизана Кузькина. Или 76?.. Короче, партизан Кузькин мною бы точно гордился. А оперуполномоченный Знаменский? Даже пикнуть не успел. Только глазками поморгал. А Миронов из стройотряда? Этого вообще — на расстоянии! А эпоха? Замочить целую эпоху — каково? Это тебе не столбики обнюхивать!.. Слушай, кончай толкаться, сучка ты этакая! Вообще уже к стенке прижала! Бима! А ну, брысь с кровати!
Я столкнула зарвавшееся животное на пол, и в отместку собаченция тут же принялась ходить кругами, с хрустом потягиваться, пронзительно повизгивать, оглушительно зевать и всячески давить мне на психику, требуя прогулки. Пришлось встать, одеться и так, немытой-нечесаной, вести Биму на улицу, где эта зараза, конечно же, крепилась и терпела со своей нуждой до последнего, чтобы максимально оттянуть наше возвращение домой, к умывальнику, зубной щетке и чашке кофе.
Потом я снова завалилась спать и проснулась от восхитительного запаха — вернувшаяся с работы мама варила обещанный бульон. Мы поели и уселись на диван смотреть старые фильмы про Максима, которые шли подряд по случаю кончины эпохи. Так, незаметно, от Чиркова к Кадочникову и Крючкову пролетели выходные.
Брежнева хоронили в понедельник, и все сидели у телевизоров, так что в лабораторию я ехала в совершенно пустом трамвае. Киллеры не знают угрызений совести, но, глядя на траурные портреты с бровастым лицом, я не могла отделаться от чувства вины. Ведь я не собиралась убивать этого старика: лично он не сделал лично мне ничего плохого. Когда я выкрикнула это свое смертоносное «Сдохни!», оно было адресовано не ему, а гадостной эпохе, которая перебила всех настоящих мужчин, а уцелевших превратила в ничтожества. Возможно, что и сам он был всего лишь жертвой, как мой никчемный Лоська. Возможно, он был добрым человеком и желал другим только счастья. Я хотела убить эпоху, а убила его. Наверно, она только на нем и держалась, эта жуткая тварь — на этом трясущемся, шамкающем, недалеком старикане. Тоже мне, опора… А с другой стороны, на чем же еще ей было держаться — ведь лучших она давно уже истребила.
В лаборатории работал телевизор и было непривычно много народу. Редкий случай: пришли почти все, хотя не выдавалось ни аванса, ни получки.
— Сашенька, ну где же вы ходите? — приветствовал меня Троепольский. — Давайте к нам! Тут такое представление! Коллективный просмотр по всем рабочим подразделениям. Руководство специально телевизоры выделило, представляете?
