– Ты сейчас издеваешься? – Он с явной неохотой поворачивает голову в мою сторону. – Зеленская – биатлонистка, человек, имеющий самое непосредственное отношение к стрелковому оружию. И такого человека убивают из снайперской винтовки. Ты думаешь, легавые – совсем дураки, не сумеют сложить два плюс два? Сумеют. Поверь мне, сумеют. А ведь нам до сих пор удавалось все делать так, чтобы у них не было в этом деле ни единой зацепки.
– Эта зацепка слишком слабая. На ней нельзя ничего построить.
– Да ну! – Он не пытается скрыть язвительных интонаций. – С чего такая уверенность? Знаешь, в чем моя сила?
Вопрос риторический, не требующий ответа. Я знаю, что он сам ответит на него через пару секунд. Так и происходит.
– Я никогда никого не считаю глупее себя. Поэтому в отличие от многих других я до сих пор жив и нахожусь на свободе. А те, кто игнорирует это правило…
– Все ясно. – Я отваживаюсь на то, чтобы не дать ему раздухариться. В противном случае встреча рискует затянуться надолго. – Но изменить-то я уже ничего не могу. Давай будем откровенны друг с другом, не станем ходить вокруг да около. Только по существу… Я не жалею о содеянном. Зеленская получила свое. И неважно, кто и как это сделал. Уже неважно… Вопрос в том, что дальше? Есть какие-то конкретные пожелания?
На некоторое время он вновь погружается в молчание. С разных сторон на станцию снова начинает стягиваться народ. Скамейку слева от нас занимают две пожилые дамы с набитыми продуктами сумками. Скамейка справа пока пустует.
– Я постараюсь разобраться с этим, – продолжает он. – Пока еще не знаю как, но постараюсь. Как много известно Сергею?
– Он считает, что приказ исходил от тебя.
– Твою мать! – невольно срывается с его уст. – То есть ты творишь что хочешь? Я правильно понимаю? Выстрел по биатлонистке из снайперской винтовки, человек из управления уголовного розыска в зале ресторана, дезинформация подельника… Что еще в этом списке?
– Больше ничего. И я даю слово, что подобного больше не повторится. Никаких действий за твоей спиной.
– Надеюсь на это. – Мне кажется, что на долю секунды в его глазах метнулись искры. – Я не стану работать с человеком, который действует на свой страх и риск. Я предупреждал тебя об этом с самого начала.
– Да. Я помню.
– Так вот, к такой схеме давай и вернемся. Ты – исполнитель, я – заказчик. Никакой самодеятельности! Никаких действий без моего ведома.
– Договорились. Расходимся? Или есть что-то еще?
Он вздыхает. Такое с ним случается нечасто. Проявление эмоций, как правило, ему чуждо. Любых эмоций. Но сегодня… Сегодня мне, кажется, удалось выбить его из привычного равновесия. Пусть и ненадолго, но удалось.
– Расходимся.
Он первым поднимается со скамейки и, не оглядываясь, уходит. Я не смотрю в его сторону. Продолжаю сидеть, словно ожидая прибытия очередного состава. В правом кармане начинает звонить телефон, но я не обращаю на него внимания. Говорить с кем-либо сейчас не хочется. Мне нужно время, чтобы перестроиться.
Тоннель метро освещается фарами, и через секунду на станцию врывается грохочущий состав. Народ толпой устремляется к вагонам. Я не тороплюсь. Спокойно поднимаюсь, направляюсь к ближайшим дверям и захожу внутрь. Двери плавно закрываются за мной. Состав трогается с места.
Небольшой скромненький стадион подмосковного клуба «Нерпа», рассчитанный максимум на три тысячи зрителей, в этот день выглядел особенно уныло. Пробные забеги в условиях, приближенных к соревновательным, – это далеко не то же самое, что сами соревнования. Даже на клубном уровне. На крытых трибунах можно было насчитать от силы сто человек. Родственники и друзья спортсменов, а также особо преданные клубу фанаты. На протяжении трассы, демонстрируемой на огромном подвешенном экране, болельщиков и вовсе не наблюдалось. Там присутствовали только представители руководства клуба и тренерского штаба. Да и то в единичных экземплярах.
Наблюдая за стартом шестнадцати участниц забега, Гуров зябко поежился и поднял воротник пальто. Погода сегодня выдалась морозная, утром термометр зафиксировал отметку –23°. Полковник успел неоднократно пожалеть о том, что не захватил из дома шапку. Густая шевелюра несильно спасала положение.
