Если не принимать во внимание все усилия мамаши, то именно самый старший брат работал на семью и за родителей тоже, поэтому во многом благодаря ему младшие братья смогли, как говорится, проникнуть в стены высших учебный заведений.
* * *
Казалось, прошло совсем немного времени, а поезд уже прибыл в Такасаки. Пассажиры, напоминающие средней руки чиновников, торопливо вышли из вагона, а на их места с шумом начали рассаживаться тетушки средних лет. Да уж, похоже, сегодня у домохозяек появилось много свободного времени. Разве не здорово — мужья вкалывают, а они разъезжают по курортам как туристки.
Как сильно все это отличается от жизни моей семьи! Мне кажется, когда я был маленьким, мать работала без отдыха, а я все время сидел у нее на спине, крепко привязанный, чтобы не упасть. Если покопаться в памяти (хотя помню я не очень много), то вспоминается, как мать через плечо спрашивала: «Ты чей ребенок?» А я ей отвечал: «Я — ребенок американца». Почему я так говорил, и откуда взялся этот «ребенок американца», до сих пор понять не могу. Но кого бы из братьев я потом об этом ни спрашивал, все утверждали, что я именно так себя называл.
Рассказывают, что поэтому все тетушки по соседству называли меня «Америка-сан». Мне и самому это кажется странным. Хотя, может быть, мамаша или кто-то из соседок постоянно пел мне колыбельную о том, как прекрасна Америка. Это, наверное, мне и запомнилось.
Когда я, самый младший сын в семье, появился на свет, мои родители были уже достаточно почтенного возраста. Они вряд ли отдавали себе в этом отчет, но, вне всякого сомнения, оба меня баловали.
Пока я учился в начальной школе, со мной нянчилась бабушка. Это была мать папаши. Она когда-то преподавала женское «гидаю»,[9] и, возвращаясь домой, я частенько издалека слышал звуки сямисэна.[10]
Дом наш состоял из двух комнат и кухни. Папаня обычно спал на полу в кухне. Мамаша, братья, сестра и я спали в одной комнате, расстилая на полу два матраса на всех.
Зимой меня отправляли спать раньше всех. Потом все по очереди, говоря «ох, как хорошо!», забирались под одеяло. Я исполнял роль живой «грелки».
А вот бабушка проживала одна в комнате, находившейся сбоку от кухни. По слухам, в свое время она была любовницей какого-то важного человека, но потом они расстались. Да и постарела она с тех пор сильно, и мамаша забрала ее к нам жить.
Из-за такой предыстории у них не было отношений вроде «теща — невестка», которые обычно не ладят между собой. Наоборот, бабушка плохо уживалась с папаней. При этом она всегда полностью поддерживала мамашу. Бабушка все время говорила: «Укладывайтесь спать, пока этот дурак не явился!», и мы ложились в постель пораньше. Поэтому когда папаня приходил, ему было не с кем словом перемолвиться, и бурча себе что-то под нос, он в одиночестве устраивался спать на кухне.
Сейчас мне говорят: «Вам надо реабилитировать отца» или «Ваш отец в глазах людей долясен быть выдающимся человеком», но в моем прошлом не было идиллической семьи, возглавляемой достойным всяческих похвал отцом.
Во всяком случае главенствующую роль в семье играли женщины, обладавшие более сильным характером. И бабушка, и мамаша все время сквернословили. Сейчас, думая о прошлом, я понимаю, что во мне течет их кровь, и все более ощущаю родство с ними. Но тогда мне казалось, что я гораздо ближе к отцу. Когда я слышал, что мамаша в чем-то его упрекает и раздувается от злости, я думал: «Опять папане влетело, вот бедняга!» и очень ему сочувствовал.
Мои приятели тоясе попадались на ядовитый язычок мамаши. Когда кто-то из друзей звал меня: «Эй, Китано! Пойдем погуляем!», она обязательно останавливала его и говорила: «Если будешь водиться с моим дурачком, тебе тоже будет плохо. Сойдешь с катушек и тоже станешь дураком, как мой пацан. Уходи отсюда!» И отправляла его домой насильно да еще приговаривала: «И не смей сюда больше являться! Дурь передается как болезнь!»
И мне при этом заявляла: «Слышишь, ты! Не смей водиться с этим дураком! У него с головой не все в порядке!»
* * *
Или моя дурь все-таки кому-то передалась, или я ни от кого не подхватил заразу глупости, но, какое-то время поболтавшись без дела после школы, я поступил в институт. И как я уже рассказывал раньше, проучился всего два года и бросил. Причина была в том, что до этого я все время проигрывал в битвах с мамашей, а тут решил — именно сейчас надо одержать победу. Решение-то я принял, но давило это на меня ужасно. Бросить институт — вполне вероятно означало окончательный разрыв всяческих отношений с мамашей. И в дальнейшем прощание со всей предыдущей жизнью. То есть я чувствовал, что хочешь не хочешь, а мне придется вступить в новый, неизвестный и неупорядоченный мир.
