Мама осела прямо на пол. Мы оба бросились её поднимать.
– Глупый гайдзин, разве можно так обращаться с мамой!
– То есть это я же ещё и виноват?
– Сейчас же нарисуй мне веер, я буду обмахивать драгоценную Веру Павловну-сан!
– Господи, да возьми любую плоскую вещь, книгу, картон, блокнот, листы бумаги…
Мияко подумала с минутку и кинулась на кухню. Мама как раз открыла глаза, чтобы увидеть несущуюся к ней кицунэ, воодушевлённо взметающую над головой тефалевскую сковородку, сказала: «Ой, ё…» и откинулась по второму разу.
– Сковорода-то зачем?!
– Потому что она с ручкой! Махать удобней!
– Лучше воды принеси!
– Сколько?
– Ведро! – не сдержавшись, рявкнул я.
– Сынок… – простонала мама, не раскрывая глаз. – Кто эта агрессивная девица?
Ответить я не успел, потому что в ту же секунду нас окатило ледяным водопадом! Довольная собой лисичка с маленьким ведром в руках хлопала ресницами:
– Меня зовут Мияко! Счастлива с вами познакомиться. Хотите чаю?
Мама выплюнула струйку воды, подняла на меня страдальческий взгляд и позволила усадить себя на стул. Через пять секунд мы её накрыли сухим полотенцем и вручили чашку чая. Пока я, ругаясь самыми богохульными лукасовскими проклятиями, вытирал пол, лисичка, встав на табурет, с выражением читала маме «смешные» японские стихи:
Шишку принёс из леса глупый гайдзин.
Не заметил тяжёлую ветку,
Сам виноват!
Напилась я слишком крепкого сакэ,
Вряд ли найду сегодня дом свой.
Шалава – имя моё отныне.
Мало половин. Половина мозга,
Задницы половина.
Мало дуре…
Мокрая мама честно выслушала все три, демонстративно отодвинув чашку, потом позвонила отцу, чтобы тот срочно приехал за ней на машине. Он обещался быть в течение десяти минут.
– Я подожду его внизу.
– Уже уходите, Вера Павловна-сан? – опешила лиса.
– Ноги моей не будет в этом доме.
– Позвольте недостойной кицунэ проводить вас до самодвижущейся повозки и поклонами приветствовать вашего благородного мужа!
– Ни за что! – решительно обрезала мама. – Он возрастной человек, и у него больное сердце. Единственного сына, как видно, я уже потеряла, но мужа никому не отдам…
В общем, вскоре отец просигналил, что стоит у подъезда. Мои объяснения, как и извинения со стороны Мияко, не имели ровно никакого веса, потому что если мама что вбила себе в голову, то это потом и клещами не вытянешь.
Разумеется, мы всё-таки спустились с ней, я помог сесть в машину, незаметно просемафорил отцу, что перезвоню ему сам и всё не так страшно. Он так же тихо подмигнул. Мы с ним всегда понимаем друг друга. Но звонить прямо сейчас слишком рискованно, надо дать всем время успокоиться, прийти в себя, а потом дня через два-три устроить повторное «знакомство».
Крашеная лисичка, высунув было нос из подъезда, убедилась, что я возвращаюсь, и первой бросилась в дом. Благо я не запирал дверь, и как оказалось, вошёл в квартиру очень вовремя. Кицунэ готовилась к ритуальному самоубийству.
Сепуку или харакири, не помню, чем там они особенно отличаются, шерсть Чубаки мне в подмышку!
– Прекрати сейчас же!
– Я опозорила себя, свой род, тебя, твой дом и навеки потеряла лицо перед почтеннейшей Верой Павловной-сан, – сурово ответила лисичка, расстилая на полу белую простыню и укладывая на чистое полотенце острый кухонный нож, три домашних беса с траурными выражениями лиц молча стояли рядом, – я так низко пала, что даже не смею просить тебя о милости облегчить мои муки скорой смертью через отсечение головы. Позволь мне закончить мой бренный путь, пока Небеса не покарали меня иначе…
– Так, во-первых, перестань нести чушь! А во-вторых, никаких самоубийств у меня дома! В подъезде, во дворе, на улице и на работе тоже!
Я попытался отобрать у неё нож, но в результате ещё и порезался. Мияко при виде пары капель крови у меня на пальце вообще ударилась в неконтролируемую истерику:
– Мой хозяин и господин ранен! Я причинила ему боль! Мне нет прощения, я плоха-а-я!..
Слёзы лились рекой. Бедных бесов, по-моему, просто смыло. И в целом, похоже, сегодняшний денёк не задался ещё с ночи. Сначала злобный старикашка-ёкай, потом бурный визит мамы, теперь вот рыдающая лисичка и что-то ещё будет, интересно?
