Звон не успел убедить себя, что тюрьма — это нормально, когда взгляд его помимо воли остановился на Лильен. Отключение лишило ее прелести — один глаз широко распахнут и уродливо скошен к переносице, другой полуприкрыт, и виден лишь белок; рот разинут и оскален, голова закинута… Звон вздрогнул, увидев, что пальцы на руках Лильен мелко, вразнобой подергиваются.
Не желая на это смотреть, он закрыл глаза. Кукла…
Но сознание не принимало слова «кукла», память возвращалась к ней, живой, вначале робкой и от этого вдвойне желанной, а после — смелой, неподступной, чарующей женской дерзостью.
Остаток пути он провел в отупении, опустив голову и представляя себе то тюрьму, то ускользающий облик Лильен.
* * *
Вернувшись в проект, Хиллари заметил, что сотрудники ведут себя иначе, нежели утром. Теперь, встречаясь глазами со своим патологически трудолюбивым шефом, который от всех требовал полной самоотдачи ради успеха «Антикибера», они не ограничивались короткими кивками, а их взгляды заметно утратили скромность и почтительность субординации. Кое у кого глаза искрились и мерцали затаенной радостью, зубы вспыхивали белизной в улыбках.
«Что-то произошло в мое отсутствие», — ни с кем еще не обменявшись и словом, догадался Хиллари.
У встречных-поперечных спрашивать не стоит. Докладывать шефу должны главы подразделений.
Чак — в полевой форме! С чего бы?.. Был на своем месте и увлеченно, порою с удивлением шевеля бровями, читал небольшую книжицу в якобы кожаном переплете, покрытом рельефным узором.
— Как съездил, Хил?
— Удачно. Протащил сквозь Горта кой-какие важные для нас бумаги. Где Сид? Фердинанду дали инвентарный номер, отныне он даже не Конрад Стюарт, а «объект ING-2210» — так его впредь и называть; имя, фамилию, кличку — забыть. Доведи это до серых. И еще — теперь нас опекает Управление разведки, придется вселить сюда их дежурантов.
— О, здорово! Значит, на «политичку» можно начихать?
— С оглядкой, Чак, с оглядкой… Ценная книга у тебя. Классика?
— А ты сам почитай. — Голос и мимика Чака напомнили Хиллари лица в коридорах здания, увиденные по пути сюда. Он взвесил закрытую книжку в руке, подушечки пальцев прилегли к обложке — хм! А ведь действительно — натуральная кожа! Натуральная бумага!.. Уважая дорогое настоящее изделие, Хиллари раскрыл его аккуратно и бережно. Это рукопись!..
«ДНЕВНИК, — прочел Хиллари. — 254 год. Среда, 23 апреля. Сэнтрал-Сити, западный Басстаун. Наверное, я самая счастливая мать на свете. У меня четыре чудесных дочери, в которых я души не чаю и которые любят меня горячо и искренне. Страшно подумать, что когда-то я была совсем одна, одна во всем мире. Одно воспоминание об этом сжимает мою душу в тисках ужаса, но стоит мне увидеть нежные лица моих дочерей, услышать их задорный дружный смех или резвую возню — и мрак прошлого отступает, будто растворяясь в солнечном сиянии семейного счастья. Как это прекрасно — иметь свою семью!»
Он перескочил на следующий абзац — и взор его замер на строке:
«…когда Косичка раздобыла пистолет, я вовремя не запретила ей носить его с собой…»
— Что это? — собственный голос донесся до Хиллари откуда-то издалека.
— Судя по тому, где мы это нашли, и тому, что там написано, — это собственноручные записки матушки Чары, главнокомандующего «войной кукол», — сейчас Чак уже не скрывал торжества. — Хил, мы взяли их! Всю «семью» вместе с директорским сынком! Селена у Нанджу, ей что-то вливают через капельницу — но пока ты не ходи в медчасть, Нанджу не велела беспокоить Сель. Черт, что она там пережила!.. Если Сель не рехнулась, а Солец не врет — ее бил киборг. Некий Фосфор, экземпляр из неизвестно чьей «семьи», — он будто бы ушел за терпозином для Селены и поэтому нам не попался. Гаст уже взвалил на стенд одну из них — Косичку; Сид затребовал данные о Фосфоре…
— Замечательно, очень хорошо… — машинально кивал Хиллари, вчитываясь в ровный, приятно округлый почерк:
«…почему они могут убивать моих дочерей, а я должна убегать, утешать, уговаривать?!! Хватит! Я не стану больше слушать проповеди Фердинанда! Я объявляю войну группе усиления и самому Хиллари Хармону! Война! Война! ВОЙНА!»
