Я обратил внимание на мелкого вертлявого человека, который двигался по периметру толпы, окружившей нас, и отдавал блокерам какие-то распоряжения. Показав на него широким жестом, я внезапно закричал: «Этот человек из КГБ!» Случилось неожиданное — мелкий человек, на которого я указывал, пустился наутек.
Это дало нам важнейшее наблюдение. Гэбэшники были всесильны. Они, как показывала жизнь, могли делать с гражданами что хотели. Но каким-то правилам должны были подчиняться и они. Так, их принадлежность к «организации» не должна была раскрываться публично.
После долгих препирательств мы поплелись с нашими похитителями к милицейской машине. Мы провели в милиции следующие девять часов. Но дважды после ареста нас перевозили в новое отделение. По закону, они имели право задерживать нас без объяснения причины только на три часа. И они обходили этот закон, оформляя каждые три часа новое задержание. Игра их в следовании правилам была нам интересна, было над чем подумать.
В третье отделение милиции, в котором мы побывали в тот день, находившееся где-то на Пресне, для беседы с нами прибыл уже упоминавшийся полковник КГБ Кулешов. Он сообщил, что привез нам послание от председателя Спорткомитета СССР товарища Грамова.
Меня это послание не заинтересовало, но я попросил Кулешова передать послание Грамову: «мы будем выходить на демонстрации, пока нас не отпустят».
Результаты первого дня кампании были двоякими. С одной стороны, нас не посадили. Наверное, санкции на это у них пока нет. Но и демонстрацию провести не дали. Похоже, КГБ готов хватать нас ежедневно по дороге к памятнику Гоголю. Нужно было искать новый ход.
На следующий день нас задержали ближе к дому — на входе в метро «Щукинская». Но теперь мы не препирались. Мы начали вопить. Я кричал: «Вы из КГБ! Вы хватаете меня, знаменитого гроссмейстера Бориса Гулько, потому что я хочу провести демонстрацию протеста, что нас не отпускают в Израиль!» Что кричала Аня, я не слышал, так как кричал очень громко. Мне показалось, что, не ожидая такой реакции, гэбэшники поначалу опешили. Но ненадолго. Они скрутили нас и поволокли в комнату милиции, удобно оборудованную за кассами. Я, естественно, не видел волокущего меня, но я видел гэбэшника, волокущего Аню. У того были глаза убийцы, налитые ненавистью.
К тому времени мы стали различать гэбэшников, работавших с нами. Многие получили прозвища. Этот, волочивший Аню, так и назывался Убийца. Был среди них Марлон Брандо, импозантный мужчина в широкополой шляпе, была Домохозяйка с сумкой для похода по магазинам.
Вообще же, всякий раз, когда мы выходили из дома, к нам пристраивались две бригады с Лубянки. Каждая бригада состояла из четырех человек: один мордоворот, вроде упомянутого Убийцы, способный одним ударом прикончить человека средней комплекции, два смышленого вида паренька, сегодня, наверное, владеющие банками, и водитель автомобиля. Самым удивительным в этих бригадах были автомобили, преследовавшие нас, — на них совершенно не было номеров! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы по Москве разъезжали автомобили без номеров?
Напрашивается объяснение: таким странным видом своего транспорта они, возможно, хотели нас напугать. Автомобиль без номеров наедет, — никто не поймет, кто наехал. Запихнут в такой автомобиль и увезут, — никто не догадается, куда увезли.
Но, я думаю, правильнее другое объяснение. Месяца за два до нашей кампании успешную операцию по освобождению своей семьи провел ученый-физик Армен Хачатурян, отказник нашего призыва 1979 года. Армен со своим сыном держали голодовку во время конгресса физиков в Москве. При этом они были активны среди участников конгресса. Конечно, КГБ преследовал их по пятам. В какой-то момент Хачатурян написал в ЦК партии жалобу на КГБ, преследующий их, и привел номера гэбэшных машин, следовавших постоянно за ними.
Это была типичная советская шутка — пожаловаться партии на КГБ. Но тем не менее гэбэшники могли после этого снять номера, чтобы эти номера нельзя было записать.
Конечно, объяснение дурацкое. А что, много умнее разъезжать по Москве в машинах без номеров?
