Человек всегда стремится быть частью большой системы
Человек всегда ощущает себя как часть чего-то большего, поэтому он все время пытается присоединиться к этому большему. Это может быть стадион во время футбольного матча, толпа на митинге, театр со зрителями, книга, телесериал, то есть подключение может происходить в физическом, информационном или виртуальном пространствах. Только став такой частью, человек попадает в более спокойное состояние. Этим пользуются государства и политики, создавая такие коалиции «в пользу себя».
Государства также акцентируют общее, откидывая индивидуальное. Общим оказывается не только «наша» идеология, но и «наш» враг. Именно это создает большие сообщества людей, виртуально и информационно сильнее объединенных, чем физически. Отсюда любовь государств к «генераторам» информационных и виртуальных продуктов, которые и создают ментальную общность, опираясь на которую можно декларировать и общность физическую, даже если ее нет. Институт пропаганды тоже создает защитные преграды против «чужих». Литература может выполнять ту же функцию, описывая борьбу с «врагами народа» и «шпионами».
Любое вхождение контрпродукта в «наше» ментальное пространство сразу ощущается государством как опасность, как нарушение более спокойного состояния «единомыслия». Советское государство брало такие дополнительные заботы по продвижению «единомыслия» в массы на себя. И пока оно удерживало жесткий контроль, проблем для него не было. Оно цензурировало литературу и искусство, глушило зарубежные радиоголоса, не давая проникнуть внутрь страны иной интерпретации прошлого, настоящего или будущего. Это было системной унификацией мышления всех и вся.
Однако любое столкновение с иносистемой приносило негативные результаты, поскольку разрушало советское в пользу западного. Например, Бородино у французов — это победа над Россией, в России — наоборот.
И это не так столкновением фактов, как столкновение мифологий, поскольку факты уже спрятаны слишком далеко. Е. Додолев, к примеру, пишет о мифе об Андропове: «Заблуждение о мифотворчестве само по себе является мифом. Естественно, лубянская сказка о вдумчивом чекисте-гуманисте Андропове не переживет красивую притчу о Прометее. Но ведь речь не только о качестве и масштабе, а вот количество продуцированных мифов на хронологическую единицу новейшей истории впечатляет» [1].
Таким же мифом оказался и М. Кутузов. Историк Е. Понасенков рассказывает: «На Боровицкой, на жилом доме, нарисовали Кутузова, бездарного полководца, проигравшего Аустерлиц и Бородино, спалившего вместе с Ростопчиным Москву, в которой заживо сгорели брошенные Кутузовым почти тридцать тысяч русских раненых. В его окружении были не молодые девушки, а девочки 13–14 лет, переодетые казаками, которых он везде таскал с собой. И вот это преступное бородавчатое существо нарисовано на одной из главных площадей Москвы! Талантливейший Эльдар Рязанов правильно все интуитивно почувствовал, хотя всерьез документы, конечно, не изучал — да и для музыкальной комедии это вовсе не нужно. У него Кутузов не талантливый полководец, а комик, которого блестяще сыграл Игорь Ильинский. Правда, комик-Кутузов получился обаятельным, была такая актерская задача, но уберите это обаяние и получите реального исторического персонажа — жирного, хамоватого, развратного лизоблюда и коррупционера» ([2], см. также [3–5]). Но справедливости ради надо добавить в дискуссию и критику его теорий со стороны историков [6–7]. А в отношении фактажа, то Рязанов снимал фильм по пьесе 1940 года А. Гладкова, где все это уже было. Правда, существует мнение, которого придерживался и Э. Рязанов, что Гладков на самом деле не был реальным автором пьесы, а получил ее в тюрьме от человека, который не вышел на свободу [8]. Рязанов так описывает начало своей работы: «Когда после фильма „Человек ниоткуда” Суслов меня бабахнул с трибуны XXIII съезда КПСС, сказав, что „это человек не оттуда” и пора прекратить финансирование брака в искусстве, картина легла на полку. Со мной перестали здороваться, и я понял, что такое опала. Правда, не посадили. Все-таки лучше, когда в тюрьме картина, а не ее автор. Я понял, что нужно себя реабилитировать. Стал искать произведение, которое делал бы с удовольствием. И нашел: „Давным-давно” — блестящая пьеса, написанная как бы Александром Гладковым. С этой идеей я пришел к директору творческого объединения Юрию Шевкуненко, и он сказал: „Надо брать доработчика. Ведь пьеса — не кино, в кино нужны сцены на натуре, их надо дописывать. А дописать Гладков не сможет”. „Как?! — удивляюсь. — Ведь он же написал потрясающую пьесу в стихах!” — „А ее не Гладков написал”. И рассказал, что, когда в 1942-м во время эвакуации Театра Красной Армии в Свердловске состоялась премьера этой пьесы, он был там актером. В пьесе надо было что-то поправить, дописать диалоги в стихах, и Гладкова просили это сделать — он каждый раз исчезал. Все поняли, что он и не может: пьесу писал не он. Я не поверил. Пошел знакомиться с Гладковым. Очаровательный человек, заядлый книжник, бедно живущий, на коленях брюк — пузыри. Он идею одобрил, обещал через полмесяца принести сценарий. И… исчез. Начинаю его искать. И узнаю, что весной 1940 года в Ленинской библиотеке заметили, что исчезают книги. Стали следить и увидели, как Гладков запихивал за ремень брюк редкую книжку. Гладков отсидел в тюрьме, а вышел весной 41-го года уже с пьесой „Давным-давно”»
