Он ехал в автобусе, потом в метро. У Восточного вокзала поднялся на поверхность. Добравшись до улицы Незабудка, включил магнитофон и пошел не спеша, глядя на дома и слушая негромкую музыку. Пел Трини Лопес. Варью не любил Трини Лопеса. К счастью, песня вскоре оборвалась: Варью случайно стер здесь кусок записи. Минуты полторы слышен был только шорох бегущей ленты. «Имя я мог бы все-таки у нее спросить,— подумал он, когда Джанни Моранди запел «Белинду».— Юдит? Вряд ли... Светловолосой Юдит я пока даже в дурном сне не видел... Мари?.. Гитта?.. Клари?.. Магди?..— Он поднял глаза на грязные стены домов с обваливающейся штукатуркой и почувствовал, что Гитта не может быть ни в коем случае.— Может, Шаци?.. Но скорее все-таки Клари или Магди...
Пожалуй, Клари... точно Клари...» Но дальше мысли его не пошли. Несколько минут он слушал Джанни Моранди, потом остановился перед воротами одного из грязно-серых домов. На левой створке ворот виднелась цепочка неровных, с заросшими пылью краями отверстий — следы автоматной очереди, прогремевшей здесь в 1956-м или, может быть, еще в 1944-м году. Варью сосчитал отверстия — их было одиннадцать,— потом вошел в ворота. За мусорными баками, под лестницей, он нашел список жильцов и с волнением принялся читать имена. Вдова Ференцне Такач, Пал Штрасеер, Янош Оршош, Йожеф Оршош, Геза Яки, Микша Кертес, д-р Гедеон Шфрих, Жужанна Фекете, Миклош Майош, Иштван Рабель, Енё Бейцер, Николас Клеридизес, Иван Шестак, Менеос Макрис, вдова Андрашне Бергер... Варью затосковал. Когда он двинулся обратно на улицу, вслед ему раздался скрипучий старушечий голос:
— Вы кого ищете, молодой человек?
«Лед Зеппелин» как раз начал «Там, на крыше». Варью не обернулся, чтобы ответить старухе. Под стенами домов лежал толстый слой высохшего, грязно-серого птичьего помета: наверху, в дырявых водосточных желобах, мостились сонмы голубей. Их возня, унылое воркование вливались в монотонный гул мчащихся по проспекту Тёкёли машин.
Иштван Варью прекрасно понимал, что светловолосая девушка, которую он оставил у пристани в Пакше, теперь наверняка в Богларе, а то и еще дальше: в Фоньоде, в Кестхейе. И все-таки ему казалось: пройдя по улице Незабудка, он узнает о девушке что-то такое, что приблизит ее к нему. Он слушал музыку, смотрел на дома, на раскрытые окна первых этажей. Из окон, улегшись грудью на подоконник, глазели на улицу праздные старухи, будто дело происходило совсем и не в столице, а в каком-нибудь зачуханном, провинциальном городишке. Вокруг овощной лавки и бакалейных магазинчиков толпились женщины. Из парикмахерского салона «Моника» вывалилось несколько обалдевших девушек, явно из пролетарских семей; неестественно прямо держа шею, они гордо понесли домой свои прически. Машины еле тащились по мостовой и, когда из-за угла, с улицы Гараи, выскакивал 78-й троллейбус, жались к самому тротуару, чтобы дать дорогу красному чудовищу. Единственной достопримечательностью улицы Незабудка был продавец содовой на своем надрывно тарахтящем мотоцикле времен второй мировой войны. Останавливаясь через каждые тридцать метров, он звонил в колокольчик и начинал вынимать из фургончика, установленного на месте коляски, бутылки с содовой, сразу по две штуки. Несколько бутылок он передавал в окна первого этажа, потом заходил в подворотни. Вокруг мотоцикла собирались детишки и бледные женщины в халатах. Когда клиентура иссякала, продавец тащился на новое место.
Как раз в тот момент, когда ансамбль «Осмондс» начал играть «Диких лошадей», Варью увидел синий «фиат» с итальянским номером. Машина медленно ехала вдоль тротуара и невдалеке, метрах в двадцати, у кафе «Танго», остановилась. Из машины вылезли два старикана, за ними парень с внешностью маффиозо. Они проследовали в «Танго». Варью остановился перед входом, заглянул в помещение. Увидел он не слишком много: внутри был полумрак. Тогда он выключил магнитофон и тоже вошел.
«Танго» представляло собой нечто среднее между старыми провинциальными кофейнями и модерновыми «эспрессо». Столики, размером побольше, чем в «эспрессо», не были, однако, такими широкими и массивными, как в кафе. Стойка бара, залитая опаловым неоновым светом, красноречиво говорила о том, что выручка данной торговой точки зиждется в основном на горячительных напитках. На полках было буквально все — от коньяка до бутылочного пива. У стены почти в самом углу тускло поблескивало пианино; за ним сидела высокая, стройная девушка, она играла какой-то старый фокстрот и курила. В длинном красном мундштуке торчал не то «Мункаш», не то «Кошут». За стойкой варила кофе молодая цыганка; третья девушка как раз обслуживала итальянцев. У девушки было смуглое креольское лицо и совсем светлые волосы. Варью замер, увидев ее. Он сел за столик у двери, полез в карман за сигаретой. Кроме итальянцев, посетители занимали еще два столика. Возле пианино сидел в расслабленной позе старик, одетый в нечто, что когда-то можно было назвать приличным костюмом, и с мечтательным видом слушал старый фокстрот. Между стойкой и итальянцами расположилась веселая компания — пятеро молодых парней, длинноволосых и широкоплечих; среди них бросался в глаза цыган, одетый, как сутенер. Они дули пиво, столик был сплошь уставлен бутылками.
