— Идемте, — махнул он рукой. — Не отставайте!
Уолтер направился за Билли, но профессор медлил.
— А не захватить ли нам из самолета дневник Мерлина? Может быть, ваш друг поможет нам в нем разобраться?
— Все может быть, — откликнулся Билли. — Стоит попробовать.
После того как профессор Гамильтон слазил обратно на вершину, где стоял самолет, и вернулся с книгой под мышкой, все трое продолжили спуск. Поскольку Билли второй раз на дню шел этой дорогой, он без остановки мчался вперед по засыпанной листьями целине.
Вблизи пещеры Билли указал на затененный вход.
— Вон она — где скала совсем черная.
— Пещера? — воскликнул Уолтер. — И что же это за друг? Фред Флинстон?
— Сейчас не время шутить, Уолтер, — одернул его профессор. — Я полагаю, что мы находимся на пороге многих головоломных тайн, и я уже чувствую, как играет моя кровь в предвкушении удивительных приключений. Давайте же вести себя как подобает мужам, но не мальчикам. Наверняка нам понадобится вся наша смекалка и сила. — Сорвав с головы берет и прижимая его к груди, он добавил: — Ведите нас, Уильям!
Билли, чувствуя, как холодок ползет снизу вверх по спине, первым вошел в тоннель, за ним следовали профессор и Уолтер. Это была вовсе не игра, это был вопрос жизни и смерти. Неверное решение могло помешать им найти Бонни прежде, чем станет слишком поздно.
Они повернули за угол. Наступил момент истины. Сейчас они узнают великую тайну — будет раскрыта его драконья природа. Как воспримет это профессор? Поймет ли Уолтер?
Колени у Билли дрожали, когда он входил во внутренний грот. Зыбкое пламя факела освещало лица его спутников, играя в их сузившихся зрачках. При виде дракона профессор так и разинул рот, но Уолтер остался совершенно спокоен, и на лице его сияла улыбка до ушей.
Острые уши дракона насторожились и стали вращаться во всех направлениях, точно локаторы в поисках далекого сигнала. Он низко и почтительно поклонился — по всем правилам придворного этикета, затем прочистил горло и проговорил дрожа, словно охваченный благоговейным страхом:
— Мастер Мерлин. Наконец-то вы вернулись!
Дорога к озеру Флэтхед тянулась по узкой горной долине. Темные тучи закрывали вершины с правой стороны, а шквалистый ветер колотил в переднее стекло. Суровая красота пейзажа за окном и дружеская беседа с Эшли погрузили Бонни в состояние приятной рассеянности. Даже ее тревога о матери улеглась, сократилась до какого-то неясного чувства, грызущего в глубине души.
— А как твои родители относятся к твоим научным проектам? — спросила Бонни. — Они не против, что ты надолго уезжаешь?
— Мои родители умерли, когда я была совсем маленькой, — помолчав, ответила Эшли. Ее плечи поникли.
Бонни ощутила комок в горле.
— Ох… прости, пожалуйста. — Она протянула руку, и Эшли взяла ее и положила к себе на колени. Бонни хоть и удивилась столь пылкой симпатии, но это было даже приятно — меланхолическое прикосновение грустной подруги. Судорожно сглотнув, Бонни большим пальцем погладила ладонь Эшли. — Расскажи мне, как это случилось.
Эшли стиснула скулы и покачала головой, глядя на дружеское сплетение рук у себя на коленях.
— Я бы рассказала, если бы знала. — Она посмотрела на Бонни и снова несмело заулыбалась. — Понимаешь, меня удочерил мой дедушка. Я даже зову его Папочкой. Он вдовец, и мы с ним одни на белом свете. — Она со вздохом потупилась. — Я сто раз его об этом спрашивала, но он только отвечает, что не станет рассказывать мне такие ужасы. Я перерыла все старые местные газеты в библиотеке, но не нашла никаких упоминаний о пожарах или других бедствиях в то время. И никто не мог мне ничего рассказать. Так что в конце концов я решила забыть об этом.
Бонни почувствовала, что история ее собственной жизни готова вырваться наружу: потеря матери, подозрения, что ее отец виновен в ее смерти…
— А ты помнишь родителей? — шепотом спросила она.
— Иногда я что-то вспоминаю, какие-то образы мелькают, — сказала Эшли, высвобождая руку, чтобы откинуть со лба волосы, — но настолько смутно, что не могу сказать, что мне их не хватает. Ведь у меня самый лучший на свете Папочка, — тут лицо Эшли засветилось прежней улыбкой, — ласковый и заботливый, и с ним можно поговорить о чем угодно, кроме, разумеется, моих родителей.
