Англичанам самоходка понравилась больше. По крайней мере, имя неплохо вооруженной, но слабо бронированной машине дали громкое.
– Пусть будет «Росомаха», – предложила Немайн, – в Британии этот зверь такой же миф, как и пантера…
Старые колесницы сохранятся, их уже строят – и не только в Камбрии. И все–таки главные мысли теперь о флоте – и о том устройстве, что уже собрано и смазано, но руки никак не доходят проверить в деле. Колесницы для морского боя не нужны. Зато новинка лучше всего покажет себя именно на море… Луки не терпят сырость, зато на корабле много места, яхта – не колесница, в нее войдет многое. И это очень хорошо!
Зато дома плохо.
Так написано в записке, с которой прибежал один из младших приятелей Тристана. Круглый детский почерк – писала Сиан.
«Приходи скорей, пока есть куда!»
– Как там? – спросила Немайн.
– Тихо, – ответил мальчишка, – слишком тихо. Друг с другом не говорят.
Значит, снова надо бежать. Со всех усталых ног! Хотя бы потому, что там маленький! Вокруг него не должно быть нехорошо!
Гвен и Тулла – что два дракона, красный и белый. Ходят друг вокруг друга кругами. Примериваются – как уязвить одной другую. Пока – словом, но кто знает, до чего дойдет? Шипят, точно змеи… А вдруг в волосы вцепятся? А у обеих на поясе оружие. У Туллы – красивый кинжал, у Гвен – сподручный на кухне топорик. Кость перерубить или капустный кочан располовинить.
– Ты желала унизить Сенат? – говорит Тулла. – Получила свое: Немайн поставила народное собрание и заезжий дом выше. Рада?
– Ты просила Немайн стать римлянкой! – откликается Гвен, – Вот тебе целая императрица. Не чья–нибудь – наша, раз Сенат признал! Довольна?
Мама молчит. Почему? Сиан встала между сестрами. Раньше, когда совсем маленькой была, получалось – мирить. Может, и теперь? Посмотреть на обеих – снизу вверх, попросить тоненько:
– Сестрицы… Не ссорьтесь. Пожалуйста!
– Уйди, мелкая! Ты тоже виновата! Тоже Немайн ночами спать не давала, пристала, как репей в волосы: не мельтеши, не мельтеши… Будь собой… Выбери… Выбрала! Стала!
Пришлось голову опустить, отойти к маме. Та – к себе притянула, рукой обхватила.
– Сиан не трогайте, – сказала, – маленькая она.
– А сида маленьких слушает, как взрослых!
– Она вообще не различает, кто большой, кто маленький! Сама наполовину ребенок!
Сестры друг с другом согласны… и это плохо. Потому что согласны они против Сиан, против мамы и против Майни. Хорошо хоть зятьев нет: на одном зал, на другом кухня. Оба отчего–то согласились в семейную свару не встревать.
– Верно, не различает… – соглашается мама, – Зато вы обязаны различать! Потому – помолчите. Немайн – сида, и желания ваши исполнила по–сидовски. Чего просили, того получили, сполна. Здесь ее вины нет… И в том, что от помощи нашей отказалась, по–своему сделала – тоже.
Сестры переглянулись. Теперь они союзницы.
– Мам, ты что, ушастую защищаешь? – удивляется Тулла. – Мы к этой змее всем сердцем… А она…
Сиан фыркнула. Вот уж кто никогда «всем сердцем» не принимал сиду. Всегда видел в ней домашнего дракона, да еще и кусачего!
– Ее дело, – говорит мама. – Мы ее не спросили, она нас. Я старше в семье, она – во власти…
Гвен тяжело дышит, словно бежала или поднимала тяжести. Но голоса хватило – перебить родительницу!
– Если бы она не пришла, отец был бы жив!
И вот тогда мама встала. Медленно пошла на дочь, которая взялась отступать, да так и уперлась в стенку. Глэдис подняла было руку для пощечины – опустила. У дочери глаза ясные, искренние… глупые! Такое болью не перешибешь.
– Если бы она не пришла, мы бы умерли вместе. Благодаря ей мы с вашим отцом счастливы были… еще полгода! Благодаря ей – вы все живы. Ее кровь – наша кровь. Она с этим согласилась. Только поэтому – виновата. Не тем, что навредила тебе или Тулле. Вам – поделом. Но через вашу и ее дурость – страдает род. Мы все – одно, одну зацепишь – другой больно… Сколько раз вам это отец говорил? Сколько мне повторять?
Как только увидела тень понимания – хлестнула по лицу. Несильно, да хлестко.
– Для памяти, доча, – сказала, – а то снова забудешь.
Обернулась – на старшую да младшую. Не улыбаются. Что–то поняли?
