К вечеру, следуя съёмочному плану, я добрался в предгорья, к мавзолею Укаш-ата[28]. Признаться честно, это место меня немного напугало. У входа на территорию, плохо различимые в вечерних сумерках, толпились ожидающие. Над порогом сторожки раскачивалась на ветру тусклая зарешечённая лампочка. Когда предыдущие посетители наконец вышли, появился суровый смотритель. Он долго объяснял правила поведения на территории святыни и только потом завёл всех вовнутрь. Помещение мавзолея было еле освещено, но отчётливо виднелось неестественно длинное надгробие. Ширакши начал по-казахски рассказывать об Укаше, но, увидев, что я не всё понимаю, с согласия остальных паломников перешёл на русский. Мне стало стыдно. Почти всю группу составляла большая сельская семья, одетая в традиционную мусульманскую одежду. Смотритель пропел молитвы и пригласил всех прогуляться по территории, а после испытать себя у священного колодца, где, по преданию, воду может зачерпнуть только чистый помыслами человек.
Мне было крайне неуютно из-за того, что я был вынужден прилюдно участвовать в таком личном обряде, к тому же стало казаться, что все осуждают меня за городскую одежду и незнание родного языка. Хотелось как-то оправдаться, а лучше – просто поскорее всё это закончить.
Мы поднялись на холм, где стоял колодец. Жар весеннего дня сменился пронизывающей горной прохладой. Зажглись звёзды. Паломники, сначала мужчины, по очереди тянули ведро, произнося молитвы и сосредоточенно вглядываясь в темноту. Ведро каждый раз поднималось пустым. У меня в голове стоял какой-то шум. Казалось, только вытащив воду, я смогу отвоевать уважение этих людей, а если не вытащу – ещё больше себя опозорю. Я чувствовал себя очень одиноко. Настал мой черёд. По совету смотрителя колодца я произнёс про себя какое-то общее пожелание добра всем людям и отпустил ведро в чёрную бездну. Внизу загрохотало. По кивку я потянул верёвку наверх. Она шла туго, будто что-то за неё зацепилось. Поднявшееся ведро было совершенно пустым. Смотритель неодобрительно покачал головой: «Да что же вы все» – и жестом показал очереди двигаться дальше. Ведро следующего паломника вернулось на треть наполненным.
Упрямо не желая поддаваться подступившему унынию, я решил воспользоваться возможностью и переночевать на свежем воздухе, на специальной деревянной площадке напротив дома работников мавзолея, а утром, оставив небольшое пожертвование, отправился дальше.
Южный Казахстан представлялся мне отдельным миром, живущим по собственным правилам. Паломнические аттракционы, в которых определяется степень духовной чистоты, напоминали мне египетский суд Осириса, когда человеческая душа, помещённая после смерти на одну чашу весов, не должна оказаться тяжелее пера истины, лежащего на другой чаше. Интересно и на первый взгляд легко, да и вроде бы просто развлечение, но как ни относись к самому процессу, а результат всё равно важен. И ведь правда: когда пузатый добродушный турист спокойно проскальзывает в длинную узкую щель между двумя скалами, а худенькая девчушка, идущая следом, застревает на втором шаге, даже логика оказывается загнанной в тупик.
За пару последующих дней я посетил и отснял целый ряд похожих друг на друга, но всё-таки очень разных предгорий на пути к Таразу. В основном это были низкие круглые холмики, но иногда их мягкие зеленеющие скаты обнажались острозубыми скальными выходами.
Особенно мне запомнилась пещера Ақмешіт ә????улие[29], такая огромная, что в ней росла целая роща и стоял пронзительный птичий гомон. Вторым удивительным местом стал мавзолей Домалак-ана, самой знаменитой жены Байдибека[30], по преданию, ставшей матерью родоначальникам племён албан, дулат и суан. У белоснежных стен царили такие покой и благость, что хотелось просто сесть рядом и наслаждаться нахлынувшими чувствами. Мавзолей самого Байдибек-ата мне найти не удалось, и я сразу отправился в одно из живописных ущелий южной части Каратау.
