— Дочь, — всхлипывает стоящая впереди. — С детишками…
— Перебьются, — твердо говорит Славка. — Советую черных сухарей насушить мешка четыре: хлеба там нет.
— Совсем нет? — поражается мужик на протезе.
— Ни крошки, — авторитетно заявляет Славка. — Кстати, а у вас-то хлеб свежий?
— Свежий… — Ну, отпустите нам пока килограммов десять, Генка, давай мешок. Да, так насчет Гвинеи…
Через три минуты мы выходим из сельпо. Я волоку мешок с теплым хлебом. Славку провожают благодарственными возгласами и приглашениями погостить. На крыльце я останавливаюсь: нет, девчонки не видно. Что за чертовщина?..
— Давай мешок, — ворчит Славка. — Давай мне мешок, а сам попрешь молоко. Что ты головой вертишь?
— Шея онемела, — говорю я, беру ведро с молоком, и мы неторопливо идем по щедро усыпанной коровьими лепешками деревенской улице.
— Ну и народ наши славяне! — вдруг смеется Славка. — Чем хлеще врешь, тем больше верят…
А я не слушаю его. Я гляжу через плетень: у крыльца стоит она, та самая. Значит, не чертовщина, значит, она действительно существует!.. Я набираю полную грудь воздуха и начинаю очень громко петь:
Пусть всегда будет солнце,
Пусть всегда будет небо…
Кажется, она смотрит в мою сторону!..
— Чего ты разорался? — удивляется Славка. — Мама ему понадобилась!
Она не только смотрит — она быстро идет к калитке, открывает ее и выходит на улицу. Значит, она — это она, та, что танцевала…
— Славка, бежим!.. — кричу я, наступаю на свежую коровью лепешку, поскальзываюсь и с ног до головы обдаюсь прохладным, отстоявшимся в погребе молоком…
Славка корчится. Смеется девчонка, смеется какая-то женщина. А я весь мокрый и весь перемазанный. Видно, встал не сразу, а побарахтался, ища ускользавшую точку опоры.
У Славки судороги от хохота. Он абсолютно лишился дара речи, а только показывает на меня пальцем:
— Ва… ва… ва…
Я брожу по молочной луже и никак не могу отыскать ведро. Не раздавил же я его, в конце концов!..
— Вот ведро! — кричит девчонка, давясь смехом. — Ты его за плетень забросил!..
Я молча поднимаю слегка погнутое ведро. Штаны, рубашка и кеды промокли насквозь и стали противно жирными; наверно, со стороны я похож на осеннего сома, сонного и жирного. Мне бы следовало подобрать ведро и уносить отсюда ноги, а я начинаю выпрямлять его на коленке.
— Балет!.. — выдавливает наконец Славка.
Я молча гну ведро в трех шагах от девчонки и чувствую, как от меня пахнет коровой.
— Иди умойся, — говорит она. — Волосы у тебя слиплись.
Я прекращаю попытки придать ведру прежнюю форму и, не поднимая головы, иду к мешку. Подхватываю его и вдруг замираю.
Вокруг слышится гнусное жужжание: зеленые толстые мухи нагло атакуют мои штаны. Славка отбирает мешок:
— Ты рассадник! Я с тобой и шагу не сделаю!..
Потом мы оказываемся во дворе. Я остаюсь в одних плавках, и Славка поливает мне из бадьи колодезной водой. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заорать, и все время лихорадочно ловлю ускользающий брусок колючего мыла. Девчонка стоит рядом и командует:
— Намыль голову еще раз. Уши забыл. Локти грязные.
— Сохни, — говорит Славка, обдав меня последней двухведерной порцией. Он берет ведро, к которому теперь никак не подходит крышка, и опять идет за молоком.
Я стираю свое барахлишко в долбленой колоде. Девчонка сидит на срубе колодца и болтает ногами.
— А ты кто? — спрашивает она.
— Испытатель, — к сожалению, обстоятельства не позволяют вложить в это слово достойную долю гордости. — Вездеход гоняем на гарантийный километраж.
— Это такая вонючая машина?
— Почему вонючая?.. — уныло обижаюсь я.
— Не знаю почему. Вероятно, такую сделали. А сам откуда?
— Из Москвы.
Некоторое время она молчит. Потом объявляет:
— Смешно.
— Почему?
— Потому что я тоже из Москвы. Я в гости к дедушке приехала.
Сердце мое чуть бултыхнулось, но я все-таки спросил:
— Это дедушкин дом?
— Нет, это тетин. Дедушка далеко отсюда, в Бруснятах. Там, где ты за мной подглядывал.
Я мучительно краснею. Просто чувствую, как наливаюсь кровью.
— Я не подглядывал…
— Врешь, подглядывал, я тебя по голосу узнала: очень уж ты противно поешь. И вышла специально, чтобы сказать, что подглядывать подло. — Девчонка слезает с колодца, отряхивает платье и идет в дом. — Мыло не стащи.
