Слово за слово, сумбурно путаясь с боев за демократию, они перескочили на любовь. Как у них там в центре Джохара была одна сорокапятилетняя ягодка на всех. А с ягодки плавно перешли за Родину крутить шарманку.
Разлили бодро и чокаются:
— За Отчизну! За нашу матушку Россию! За самую великую страну в мире и за ее доблестных защитников!
Мы снова выпили. Хмыри понимали: в том положении, в каком они оказались, единственное, что и остается, так декламировать за Родину, патриотизм и все такое прочее безмазовое.
Ну, ведь понятно даже ежу: «Конституция в опасности! Вперед, вперед, ради священной идеи свободы и демократии. Для торжества великой справедливости сначала нужно все утопить в крови, тогда всем будет хорошо. И когда вы, бесстрашные солдаты, все передохнете и передавите всех чеченцев, мы будем мониторить ящик и целоваться. А когда придет сообщение о том, что все кончено, мы снимем шляпы, понаставим павшим памятников. Вашим родственничкам мы дадим красивые дипломы, смахнув слезу, мы зачитаем искренние речи. А ваши жены получат справки, что вы были героями и смогут гордо хранить их в шкатулках и всем гордо показывать. И пока отмазавшиеся будут ездить на тачках с клавами по клубешникам, вам, неотмазавшиеся, предоставляется почетное право выпустить себе внутренности во имя нашей демократии и свободы. И лучше вам полечь там и не возвращаться. Кто нагло хочет вернуться домой — подлый трус. А еще мы пошлем генералов для отслежки, как вы там с врагами сражаетесь».
Примерно так быдлу ежедневно и втирали из всех медиаточек. Со сторонки-то виднее. Если же это касается тебя лично, то мигом патриотизм испаряется. Только мои попутчики этого не понимали. Я же говорю, с пунктирами в башкетниках у них было не ахти.
— А ты, парень, ты вот сам бы пошел воевать, если бы тебя позвала страна для защиты ее чести и территориальной целостности? А? Пошел бы? Это твой мужской долг! — это лейтенант так спросил. Ему хотелось побеседовать с более-менее умным собеседником, за которого он меня наивно принял, дуралей.
Я вовсе не собирался с ними ругаться. Это была их война. Я не хотел иметь к ней никакого касательства. Ни капли.
— Да нет, — говорю. — Такие варианты без маз. Пускай другие погибают неизвестно за что. Не вижу никаких причин, по которым я должен стрелять в людей безо всякого повода и безо всяких для себя материальных выгод. Перспектива на халяву умереть молодым меня не прикалывает. Кто за войну вопит, пускай первым туда и катит. Посмотрим, как он насчет этой самой войны тогда подергается-повыкаблучивается.
Наверное, я сказал что-то не то. Крыть они меня стали по полной. Слова, крики, лозунги.
Промеж тем за окном все стало совсем белым в плане рассвета.
А настроившийся на синюю волну лейтенант хотел все выяснить конца:
— Нет, ты мне скажи, — с трудом выговорил заплетающимся языком. — Скажи, что бы ты делал, если б тебя все равно на войну загребли?
— Я бы? — задумался и палку тоже перегнул, распалившись. — Да повалил бы свое офицерье да и махнул бы к чеченским партизанам. Они бы мне еще и баксяток приятных за это дали бы. Если уж долдонят, что твое призвание убивать или быть убитым, то, ясный пень, лучше это делать там, где за это финансовыми траншами пахнет. Да и помахать Родине белой ручкой с высоких гор.
Тут уж совсем запахло жареным. Эге, подумалось, уж не сболтнул ли я снова лишнего. Для них я оказался коллаборационистом и жалким гаденышем, которых они у себя там, на войне, пачками душили. Деревенский даже очнулся, оторвался от своей спиртяги и предложил им выйти, а мне сюда, в купе, фэшку кинуть, чтоб посмотреть, как я здесь покувыркаюсь. И стал «чеченом» меня называть. Я даже обиделся. Высказываешься, высказываешься, а что толку, если перед тобой всего-навсего три имбецила?
Но лейтеха почти интеллигентно не поддержал идею с гранатой. Он сразу как-то потускнел, уставился в свои бутылки и задумался. Наверное, он достиг той самой точки в своем мозгу, которой обычные люди достигают лет в двенадцать.
— Россия… Родина… Но если есть армия, значит, хоть кто-то должен же в ней умирать за Россию… — мужественно пробормотал он.
