Встал Натан Григорьевич.
— Друзья мои! Я поднимаю этот бокал…
Петрович тишком усмехнулся, покосясь на свой напёрсток.
— …этот бокал за спорт, с которым я впервые встретился как художник и, клянусь здоровьем внуков, искренне полюбил! Эта отвага! Эта жажда отдать всё! Когда я в своём объективе вижу бой, а потом вижу, как бойцы дружески обнимаются… друзья мои, это святое! Мой учитель Дзига Вертов называл документалистику поэмой факта, так спорт, я понял, это факт для поэмы! Анатолий Михайлович! Я обращаюсь к вам! Я имел к вам претензии — я был не прав! Я стремился что-то вскрыть, анатомировать, теперь мне ясно: спорт должен оставаться дивной легендой наших дней. За это мой тост!
Все выпили, а Сельчук пробормотал что-то под нос.
— Вадим, я что-нибудь не так сказал? — обеспокоился Берковский.
— Всё так. Меня только удивляет, как легко некоторые меняют точку зрения на диаметрально противоположную.
— Будьте любезны уточнить, — тоном дуэлянта проговорил Берковский.
— Пожалуйста! Вы не добились, чтобы в картину пошли те кадры, вот и делаете поворот на сто восемьдесят градусов. А мы по горло сыты легендами, нам нужна правда, а не сладкие слюни…
— Это вы делаете поворот на сто восемьдесят градусов! — вскричал обиженный Берковский. — Диалектика моих взглядов, надеюсь, всем понятна, ваша же, как минимум, странна! Чтобы не сказать больше!
— Скажите.
— Скажу! Вы приспособленец!
— Друзья! — воззвал Бэбэ. — Вы оба правы и не правы, время сложное, давайте… Николай Петрович, милый, вы ближе, пожалуйста, гитару, спасибо… давайте о простом… что объединяет…
Поднастроил, помычав, примяв декою ухо, и начал. Тотчас его поддержал Натан Григорьевич. «Там, где мы бывали, нам танков не давали, репортёр погибнет — не беда…» Они пели непритязательную песенку, сочинённую фронтовым репортёром, которого Натан Григорьевич знал юным, смелым и пробивным и не знал отягощённым властью, славой и деньгами. В давних застольях, где чокались не серебряными напёрстками, а жестяными кружками, голоса «от ветров и стужи» впрямь звучали хуже, зато ныне песня, под белы руки введённая в радиорепертуар, малость утратила лихость и романтическую бесшабашность. Стараясь перекричать Бэбэ, Петровича и Сельчука, Натан Григорьевич пел, что помнил, что не могли помнить свои: «И чтоб между прочим был фитиль всем прочим, а на остальное — наплевать!»
Последний куплет Бородулин выговорил еле слышно, теребя басовую струну:
— …А не доживём, мой дорогой, кто-нибудь услышит…
— …Снимет и напишет… — поддержал Берковский.
— …Кто-нибудь помянет нас с тобой, — почти прошептали оба.
Бэбэ отложил гитару, встал, ушёл в кабинет, откуда до гостей донеслось трубное сморкание.
Через некоторое время за ним последовал Кречетов.
— Неловко вышло, — смущённо признался Бэбэ, утирая глаза огромным клетчатым платком, — сентиментальным становишься в старости…
Тут комментатор не утерпел — и рассказал о Томке, о её конфликте с тренером. Лишь немногое утаив.
— Бедная девушка, — вздохнул Бэбэ. — Надо бы ей помочь.
— И я об этом. Вы ведь близко знакомы с замом главного судьи?
— Нда-с?..
— Вот и сообщите ему, ёлки зелёные, что у конкурентов подставка! Тогда тренер от Томки отвяжется!
— А вы… умоете руки?
— Да я вообще сбоку припёка!
Бородулин шагнул за письменный стол. За плечами его высились стеллажи, уставленные скоросшивателями с надписями на корешках — «Промышленность», «Сельское хозяйство», «Культура и искусство», «Мораль». Безбровый бородулинский лоб был насуплен, наплывы век завесили глаза. Он выдвинул ящик стола, достал сколотую скрепкой пачку командировочных удостоверений съёмочной группы, одно открепил и выложил перед комментатором.
В коридоре Кречетов столкнулся с Еленой Трифоновной, с блюдом пышущих беляшей на воздетых руках.
— Куда ж вы, Анатолий Петрович? Как не стыдно, сейчас же раздевайтесь, я обижусь!
— Голубушка, он спешит, — проговорил из кабинета её муж.
Заключительный вечер превзошёл все ожидания. И выступление главного судьи живое, тёплое, в меру присоленное народным юмором. И обилие призов. И концерт: наяривали на трёх струнах балалаечники, стрекотали ложечники, плыли такие лебёдушки, каких у Надежды Надеждиной в «Берёзке» не сыскать… В фойе собравшихся ждал сюрприз — на подиуме выставлена была коллекция парадной формы отечественной делегации на Олимпиаде грядущего года — полупальто и кепи-кивера, дамские шубки и шляпки из нерпичьего меха с платиновым отливом. На этом живописном фоне наш комментатор и взял интервью у нового спортивного вожака.
