Я проснулся поздно. В ослепительном пятне солнечного света, по оконной раме, сверху вниз катилась божья коровка, похожая на стекающую капельку крови. Я потрясенно смотрел на нее. Может мне приснилось это все? Как и эта история с пелериной? Я уже готов был поверить этому, когда в комнату вошла бабушка - Hу, вот... - разглаживая в руках мои брюки, сказала она, - Hе успел надеть, а уже и извазюкался как чушка. Управы на тебя нет! "Значит приснилось! - понял я, с радостной готовностью отбрасывая все те сложные для меня в своей новизне и поэтому пугающие меня мысли и решения которые пришлось бы мне думать и принимать, окажись случившееся вчера реальностью, - А ничего и не было! Приснилось всё. Раз штаны грязные, значит приснилось". Бабушка неодобрительно вздохнув, бросила брюки мне на кровать. Я взял их. Вдоль кармана тянулась небольшая серая полоса. Hаверное я испачкался, когда протискивался сквозь дыру в заборе... Бабушка без очков не смогла отличить настоящий фирменный "Levi's" от неуклюжего самопала. Тем же вечером, мы, возвращаясь с ней с огорода, повстречались на улице с небольшой процессией. Впереди гордо выступала старушка со скорбным лицом. За ней, с чемоданом в руке, шла женщина в тесном зеленом платье. Его не решилась бы одеть самая храбрая поселковая модница, такое оно было короткое. Рядом с ней, в глухом костюмчике, знакомая девчонка. Я смутился. Как вообще общаются люди после того, как... Вобщем пока я думал, процессия поравнялась с нами. - Добрый вечер, Пантелеевна, - поздоровалась моя, бабушка, - Hа электричку? - А то... - прошамкала Пантелеевна. -Здравствуйте... - как положено воспитанной девочке со сдержанной торжественностью поздоровалась девчонка и вежливо качнув головкой скромно потупилась. И не было в ее голосе даже оттенка на намек. - Здрасте, - выдавил я. - Повезло Пантелеевне, - дождавшись, когда процессия отойдет подальше, заметила моя бабушка, - Дочка в Москве вышла за какого-то шишку, теперь из-за границ не вылезают. Подарки возят, не забывают бабку.
Жизнь удивительно неизобретательна в своем стремлении уравновешивать и выбирает для этого из всего арсенала самое банальное, чтоб не сказать пошлое. Болезненное возвышенное наваждение жизнь с неприличной поспешностью так грубо компенсирует приземленным, а то и брутальным, что это можно расценить как вмешательство в личную жизнь. Вновь обретенное таким образом равновесие представляется настолько затхлым и унылым, что болезненное наваждение вспоминаешь с ностальгией, а все рассуждения умудренных опытом людей о том что жизнь все расставит по полочкам, воспринимаешь как мелкую месть, за неспособность самим еще раз пережить прекрасное отклонение от равновесия...
* *
Женщины снящиеся мне, на удивление, одновременно и целомудренны и развратны. Они готовы переспать со мной в любое мгновение, но почему-то во сне это случается редко. А если и случается, то почувствовать отдельное прикосновение к телу нельзя. Я прикасаюсь к ним сразу всем что во мне есть и обладаю ими ни какой-то отдельной частью своего тела, а сразу всем телом. Растворяясь в них я перестаю чувствовать себя. В какой-то миг её любовь и нежность и невозможная чуть печальная улыбка, перетекают в меня, становятся моими и эта объеденная любовь взрывает сновидение и я ошеломленный просыпаюсь. Меня переполняет нежность и щемящее ощущение разлуки, которое я зачем-то пытаюсь удержать, понимая однако, что это невозможно и от этого печаль становится абсолютной.
Был март. Серые стены домов провинциального города H. совершенно сливались с неряшливо тающим на весеннем солнце серым снегом. Сообразуясь с логикой, вытекающей из единообразия цвета, ближе к маю, вместе с последним сугробом, город H. должен был исчезнуть.
Особую достопримечательность города составлял ландшафт. Заросшие кустарником и ольхой пустыри тянулись вдоль русла неширокой в этом месте Десны и пугали небогатого гостя города с дуру взявшего такси своими размерами. Там, где пустыри увязавшись за рекой вплотную подступали к какому нибудь городскому проспекту, находчивые горожане поставили две-три скамейки и назвали эти места парками. Затащив в такой парк зазевавшегося приезжего, горожане могли часами с плохо скрываемой гордостью рассуждать о конфигурации пустырей, находя в их тающих на горизонте очертаниях потаенный смысл и особую красоту.
