— Нет, из расчета. И может быть, по зову крови.
— Интересно.
— Я долго лежал в госпитале после ранения. Времени на размышления хватило. Если побеждают немцы, и я нахожусь на их стороне, то у меня все же есть некоторый шанс устроить свою жизнь, поскольку моя мать — немка. Если же, не дай Бог, побеждают русские, после тех потерь, которые они уже понесли и понесут еще во много крат, жизнь немца в России превратится в сущий ад.
Повисла тишина. Генрих, сидевший спиной к свету, разглядел в неосвещенной части комнаты, за лестницей, едва различимую фигуру Карин. «Женское любопытство превыше служебных предписаний», — мелькнуло в голове Генриха так четко, что женская фигура исчезла на короткое время, но очень скоро появилась вновь, несколько сместившись в пространстве.
Шниттке вынул из кармана пачку французских сигарет и протянул Генриху:
— Пожалуйста.
— Спасибо, не курю.
— Что так?
— У меня и без того много недостатков, еще один ни к чему.
— Поскольку у меня недостатков нет, позволю себе закурить.
Желая скрыть улыбку по поводу абсурдности изречения Шниттке, Гофмайер поспешил перейти к делу.
— Итак, будем считать первый этап вашей легализации завершенным. Теперь вы можете в свободное время выходить в город.
— А в несвободное?
— С этим вопросом — к моему гостю.
Шниттке словно ждал этого момента и поэтому тут же взял инициативу в свои руки.
— В Берлине внимательно рассмотрели все материалы, касающиеся вас, и пришли к выводу, что вы при определенном старании и желании можете принести пользу вашей исторической родине — великой Германии и для этого…
— Для этого я здесь.
— Этого недостаточно. Вам необходимо восстановить все контакты с людьми, которых вы должны взять на связь.
— Речь идет об одном учителе.
— Об одном, так об одном, — раздраженно перебил Шниттке.
— Дальше будет больше, — примирительно вступился Гофмайер.
* * *
Чем труднее времена, тем ярче и полнее проявляются характеры людей, их переживающие.
В яркий солнечный день второго года войны сельчане, гонимые страхом надвигающегося голода и грядущих бед, дружно высыпали на свои небольшие земельные участки и принялись жадно вгрызаться в землю с помощью самого незамысловатого инвентаря, чтобы добыть из нее хоть что-то, что позволит выжить в предстоящую холодную и безжалостную зиму.
Собственно, и людей в общепринятом понимании видно не было. Над землей возвышались людские зады, высоко поднимавшиеся над головами.
— Бог в помощь! — прозвучало из-за ограды.
Не разгибаясь, Кторов повернул голову в сторону сомнительного доброжелателя, скорее всего попрошайки.
— Скажи, любезный, может, кто сдаст здесь комнату одинокому мужику до следующей осени?
Кторов поднялся во весь рост и смерил взглядом незнакомца.
— Повтори еще раз, чего хочешь? Я не расслышал.
— Я спросил, не сдаст ли кто здесь комнату одинокому мужчине до следующей осени?
— До осени не пойдет. Хочешь — до весны. Есть комната с окном в сторону леса, а если хорошо заплатишь, то и веранда в твоем распоряжении.
— Покажи, посмотрю, поторгуемся.
Хозяйка встретила гостя поначалу приветливо. Но когда хозяин приказал нести самовар, а самое главное, съестное из самых сокровенных запасов, надежно упрятанных не только от рук, но и от глаз человеческих, она резко поменяла свое отношение к незваному гостю. «Бродят тут всякие проходимцы, чтобы только продукты зря истреблять.»
— Ну что ж, выпьем за встречу. Небось, намотался? — хозяин наполнил рюмки. — Я все ждал, может, помощь какая понадобится.
— Понадобится, но несколько позже. — Генрих сделал два глотка. — Спасибо за теплый прием, за угощение, но долго я у тебя задерживаться не могу.
— Что так? Немцы в наши края не заглядывают, можешь чувствовать себя спокойно.
— Рация у тебя в порядке? Работать не разучился?
— Все в лучшем виде. Временами достаю, упражняюсь. Я ведь при той власти первое место в области на соревновании держал. Может, передать в Центр о нашей встрече?
— Я передам. Тебя будем беречь как запасную связь.
— Ты мне твои координаты по городу дай, на всякий случай.
— Как только обоснуюсь капитально, тут же сообщу. А пока жди указаний, — Генрих поднялся, хозяин тоже.
