Он еще написал: «Записки я начал в Польше, по пути из Петербурга в Варшаву, в приграничном местечке, названия которого не знаю. Как меня сюда занесло — уже совершенно другая история». И отложил перо. Но — сто тысяч волчьих клыков! — назойливые мысли отложить не удалось.
Через два дня после беседы с консулом его привели к Астафьеву. Полковник заговорил не сразу; сесть тоже не предложил. В его поведении было нечто новое: возможно, решение уже принято, приговор вынесен… «Сейчас, — с содроганием подумал Казанова, — сейчас они за меня возьмутся. Наверно, будут бить». Он каждый день слышит за стеной стоны истязаемых. С какой стати должны пощадить его? Его, человека, от которого отреклось даже собственное отечество. Ну и пускай бьют. Он умрет без единой жалобы. Ему больше не хочется жить на этом свете.
— Вы когда-нибудь бывали в Польше?
— Нет, — машинально ответил Джакомо, еще не успев понять смысл вопроса, и поспешно добавил: — Никогда. В Польше я никогда не был.
— Но в ближайшее время собираетесь?!
То ли вопросительный, то ли утвердительный тон Астафьева совершенно сбил его с толку. Чего еще им надо? Хотят обвинить в новом бесчестном поступке? Или, может быть… Кровь ударила в голову, внезапная надежда окатила горячей волной. Безопаснее всего, решил он, говорить правду.
— Да. Признаться, у меня было такое намерение.
— Было? А сейчас уже нет?
Он не услышал в голосе полковника ожидаемой насмешки. Это, вероятно, тоже неспроста. Они обсуждают планы на будущее как два свободных человека. Неужели…
— Почему же? Если мне вообще дозволено иметь какие-либо намерения.
Астафьев не ответил, но все: легкая улыбка на лице, обмакнутое в чернила перо, отсутствие охраны у дверей — указывало, что плохого ждать не приходится.
— Что вам известно об этой стране?
Он бы мог сказать: «В Париже у меня была любовница полька, красивая, нежная, похожая на Полину; знай ты, как она открывалась передо мной в любовном экстазе и как кричала от наслаждения на своем странном шелестящем языке, понял бы, что об этой стране мне известно больше других. И больше, чем я могу тебе рассказать».
— Немногое. Собственно, почти ничего. У них там новый король.
— Это уже кое-что.
— Станислав Август[4].
Астафьев встал, но не из уважения к польскому королю.
— Станислав Август. Кличка Телок. Так его называют враги. И друзья, которых он в последнее время стал забывать. И в отношениях с которыми стал забываться. Что еще? Что о нем говорят в мире?
Казанова был не прочь рассказать, что о Станиславе Августе говорят в мире: что он бывший любовник царицы, тогда еще, правда, не царицы — великой княгини, и что именно она посадила его на польский престол, но прикусил язык.
— Честолюбив. Неплохой правитель…
На сей раз инстинкт его подвел. Не только глаза, но и все лицо Астафьева было волчьим.
— Чепуху городишь, сударь. Плохой он правитель, вернее, никакой. В стране ширится анархия, учащаются нападения на наших сограждан, купцов, путешественников, дипломатов. Под угрозой наши интересы. И честь. Понятно?
Надо бы ответить: а какое мне дело до вашей чести, если вы попираете мою, которая мне куда дороже. И ваши интересы меня мало заботят, от своих болит голова. Как я могу осуждать мятежников, если не знаю, против кого и чего они бунтуют, как могу возмущаться нападениями на мирных граждан, если на меня самого напали в стране, призывающей к борьбе с анархией. Но с этим волком надо вести себя как лиса: поджать хвост и улепетывать, заметая следы.
— Не знаю, достаточно ли я осведомлен, но мне все представляется в несколько ином свете. В конце концов, богатство мира неисчерпаемо, и в Польше я надеюсь найти то же, что в других его уголках. Красивых женщин, друзей, благосклонного монарха. — Прервался на секунду, сглотнул. — Деньги.
Астафьев снова сел; от его возбуждения не осталось и следа. Испытующе, как шулер на шулера, посмотрел на Казанову:
— Деньги?
— Если честно, много денег. В последнее время я сильно поиздержался: некоторые мои начинания зашли в тупик. Но деньги нужны не мне лично. Я не о прибылях забочусь. Дело, которому я служу, имеет колоссальное значение — говорю это без ложной скромности, ибо всякая ложь мне противна, — колоссальное значение для всего мира. Потому, в частности, я и прибыл в вашу замечательную страну, потому пытался поговорить с ее императорским величеством.
