Лицо Дикуна залил румянец. Он вспыльчиво сказал:
— Ничего я не боюсь. Да и пай мне предвидится с малый шматок. Просто хочу поскорее перебраться на волю.
— Ну, не кипятись, — более дружелюбно заявил Голо- ватый, почувствовав неуместность своего предположения.
Он приблизился к юноше и, положив руку на его плечо, с участием в голосе добавил:
— Я ведь хорошо помню твоего отца Ивана. Добрый был казак, в моей добровольной волонтерской команде состоял в кампании под Березанью. Да и батько атаман, надеюсь, вспомнит его по Запорожской Сечи.
— Знаю, поэтому и явился к вам обоим, — с оттенком примирения вполголоса ответил Дикун.
Головатый мог бы многое поведать, как бесстрашно воевал его отец не только под Березанью, но и в других памятных местах. В последнем бою в числе первых волонтеров, еще не причалив к берегу, бросился с лодки в холодную воду островного гирла, а потом выбрался на берег и ринулся на приступ турецкой крепости. С группой других казаков Дикун — старший прорывался к крепостным воротам, с коротких остановок на бегу вел огонь из мушкета, а достигнув цели, пытался поджечь смоляной паклей окованный железом многослойный дубовый затвор. И тут с боковой башни один из турецких янычар пронзил его живот острой стрелой с ребристым стальным наконечником и оперением. Спасти храбреца не удалось, он умер на руках товарищей. Похоронили его на Березани сразу после штурма и взятия крепости. Отсюда совместно с регулярными русскими войсками казаки двинулись дальше, на Очаков и Измаил.
Но Антон Андреевич не стал вдаваться в воспоминания, хотя и были они свежи, незабываемы. Не захотел он бередить боль утраты у единственного сына одного из своих боевых сподвижников. Как можно мягче и ободряюще заверил:
— Не горюй, парень. Создадим Черноморскую Сечь на Кубани и заживем знатно. Не забывай, что ты наследник казацкой славы. И тебя судьба не обойдет.
Головатого, как часто бывало, осенило высокое красноречие, и он мог еще ввернуть и не такие громкие слова. Так же, как упроститься до самого заурядного косноязычия. Это искусство перевоплощения он блестяще продемонстрировал в трех поездках в Санкт — Петербург по де
лам прежней Запорожской Сечи и особенно — в только что завершившейся, когда и перед царицей, и перед сановниками представал то как тонкий дипломат, весьма кстати оперировавший кучей документов по срокам от Богдана Хмельницкого до князя Потемкина, то как чудаковатый, бесхитростный бандурист, сказитель и выдумщик, потешавший столичную знать.
Чтобы не заносило его дальше, Чепега, приземленный практик и признанный мудрец, поставил точку в беседе с несколько смущенным Дикуном:
— Зачисляю тебя молодиком в конный полк, пойдешь на переселение с моей партией казаков, которую я поведу сам лично.
— А скоро? — неожиданно оробев от столь категоричного заявления атамана, спросил Федор.
— Скоро. Как только уберем урожай в паланках до последней огудины. Добывай себе коня.
Войсковое правительство разослало циркуляры в па- ланки, чтобы переселенцы создавали запасы продовольственного зерна, муки, масла, сала, солонины, меда и прочего пропитания на время следования в пути и жительства в новых палестинах до следующего урожая. А чтобы его сотворить, предлагалось побольше захватывать с собой семян ржи, пшеницы, подсолнечника, кукурузы, гречихи, конопли, тыквачей, огурцов, помидоров и других культур, а для закладки садов — саженцев яблонь, груш, вишни, черешни. Разумеется, такое же указание было и по перегону скота — лошадей, коров, овец, коз и иной живности. Не забывался транспорт: предписывалось привести в порядок имеющиеся арбы и мажары, трофейные фуры и фаэтоны, всю грузоподъемную армаду.
Возвратившись в Головкивку, Федор Дикун по — новому взглянул на ее обитателей, выходцев по преимуществу из бывшего Васюринского куреня. До разговора с атаманом и судьей он как‑то не замечал приготовления своих односельчан к отъезду. А теперь к кому ни заходил — бросалось в глаза: люди и впрямь усердно собираются в дорогу, даром время не теряют. В мешки, мешочки, кульки ссыпались семена, в прикопках у левад топорщились с привялыми листьями верхушки тонких саженцев, от многих дворов потягивало острым дурманящим запахом. «Варенуху для придания бодрости соображают», — улыбнулся он.
