На исходе августа массы персидских войск обложили неприступную Мигри, в то время как почти весь мигринский гарнизон лежал в лихорадке, и крепость обратилась в огромный лазарет, где умирало по несколько человек ежедневно. В течение совсем короткого времени семнадцатый егерский полк переменил трех шефов: полковников Асеева, Снаксарева и Живковича; число больных солдат возросло до шестисот человек, так что под ружьем из двух батальонов не осталось и двухсот егерей.
«Но эти егеря, – как говорит историк Эриванского полка, – были те железные люди, закаленные в походах Карягина и Котляревского, которые привыкли побеждать с малым числом сильных противников… и трудная эпоха была пережита ими со славой».
Первое нападение персиян было на пикеты, окружавшие Мигри. Майор Дьячков, командовавший крепостью после отъезда Котляревского, выдвинул на помощь пикетам резерв и с упорным мужеством выдержал неравную битву. Раненный, он все-таки не оставил командования, пока наконец неприятель не был обращен в совершенное бегство.
Тогда персияне обратились к иному способу действий. Выбрав темную ненастную ночь, они переправились через Аракс и заняли Мигринские сады так скрытно, что в крепости узнали об этом только под утро, когда штабс-капитан Баратов с сорока егерями пошел занимать обычный дневной пост на Араксе. Подходя к садам, он первый заметил засаду и, остановившись, послал известить об этом в крепости. Никто не предполагал, что персияне засели здесь в значительных силах, а потому из Мигри отправили тотчас две небольшие команды, чтобы отрезать неприятелю отступление. Вправо пошел капитан Чернявский, влево – прапорщик Вербицкий. Но едва началась перестрелка, как персияне вдруг двинулись из садов густыми колоннами и с криком бросились на русских. Изнемогая под натиском громадной толпы, солдаты стали подаваться назад, отбиваясь штыками и прикладами. Скоро капитан Чернявский был ранен, а из ста тридцати егерей сорок были убиты или захвачены в плен. Неприятель, заранее торжествуя победу, шел прямо на крепость, но там уже били тревогу. Майор Терешкевич наскоро собрал из лазаретов сто пять полубольных солдат и, кинувшись с ними в штыки, остановил стремительный напор персиян. Между тем отступившие егеря оправились, и после трехчасового боя персияне бежали, преследуемые вплоть до Аракса.
Главнокомандующий маркиз Паулуччи объявил тем не менее выговор Чернявскому и Баратову за их отступление. Он находил, что при тогдашнем положении Кавказского корпуса только одна отчаянная храбрость могла спасти наше господство в Закавказском крае, и в этих видах благодарил особенно Дьячкова и Терешкевича, которые впоследствии еще более оправдали лестное о них мнение главнокомандующего[52].
Нельзя не сказать, однако же, что в общем результате действия Баратова и Чернявского оказались, несмотря на суровый отзыв о них маркиза Паулуччи, весьма хорошо обдуманными. Подавляемые числом неприятеля, они отступали без страха, в порядке и затем, воспользовавшись первым удобным случаем, сами перешли в наступление и гнали персиян до Аракса. Если бы они отступили вследствие робости, то сто полубольных солдат Терешкевича едва могли бы восстановить их нравственные силы.
Нужно сказать, что в то самое время, когда Аббас-Мирза истощался в бесплодных усилиях против Мигри, в Карсе сосредоточился сильный турецкий корпус под начальством эрзерумского сераскира, ожидавшего только прибытия союзных войск из Эривани и Трапезунда, чтобы открыть наступательные действия против Гумров. На исходе августа эриванский сардарь Гуссейн-Кули-хан действительно соединился с ним у Мазагберда. Но тут неожиданно для всех случилось такое обстоятельство, которое разом расстроило все планы союзников.
30 августа персидский и турецкий военачальники съехались приветствовать друг друга, и когда свита их по обычаю начала джигитовку, один из куртинов, несясь посреди поднявшейся пыли мимо сераскира, вдруг выстрелил в него из пистолета и нанес ему смертельную рану в голову. Впоследствии оказалось, что этот куртин был подкуплен мазагбертским владельцем, с давнего времени питавшим затаенную вражду к Турции. Последствия этой измены не замедлили обнаружиться. Едва полумертвого сераскира отправили в Карс, за ним потянулось все турецкое войско; лишившись своего начальника, оно уже не считало себя более связанным никакой клятвой и разошлось по домам. Эриванский сардарь также поспешил отступить к Эривани, а вслед за тем ушел в Батум и трапезундский паша, следуя пословице: «Один в поле не воин».
