Несветаев нашел монастырь пустым: все драгоценные иконы, утварь и мощи угодников были из него вывезены. Только перед иконой Спасителя теплилась большая, украшенная драгоценными камнями лампада, возбуждавшая благоговейные чувства даже в мусульманах. Это был памятник пребывания здесь Надир-шаха, принесшего ее в дар христианскому Богу после чудесного своего исцеления от тяжкой болезни. Легенда говорит, что во время страданий он слышал во сне неведомый голос, повелевавший ему идти в Эчмиадзин и там перед иконой Спасителя помолиться о своем исцелении. Миссионер-католик, состоявший в то время при нем в качестве врача, конечно, горячо советовал ему это исполнить, и шах отправился в монастырь. Рассказывают, что шах, никогда прежде не бывавший в Эчмиадзине, узнал в иконе Спасителя ту самую, которую он видел во сне. Пораженный, он пал перед ней в молитве и выздоровел. Благодарный шах подарил тогда монастырю двенадцать деревень и прислал лампаду с повелением, чтобы она день и ночь горела перед иконой. Шахские грамоты и самый фирман, свидетельствовавший о чуде, помещались в серебряном ковчеге, который хранился под мраморной плитой, у подножия чудотворного образа. Несветаев оставил этот исторический памятник в храме, но взял с собой разысканные им под грудой мусора кусок дерева, по преданию, от Ноева ковчега, святое копье, которым был прободен Спаситель, и десницу святого Григория, просветителя Армении. Все эти святыни доставлены были им в Тифлис, где уже хранилась часть сокровищ этого первопрестольного армянского монастыря, вывезенных отсюда самим Цициановым при возвращении из-под Эривани.
Блистательная экспедиция доставила Несветаеву орден Святого Георгия 4-й степени. Но Цицианов не был доволен этой наградой и писал к государю, что «так как приобретение богатой Шурагельской провинции всецело принадлежит одному Несветаеву, который, имея под ружьем всего четыреста солдат, настоял на возможности занять столицу этой области – Артик, то будет справедливым наградить его и орденом Святого Владимира 2-й степени». «Сие одно, – писал он государю, – может поощрить этого поседевшего в вашей службе офицера к будущим еще большим подвигам как генерала, уже известного всем нашим соседям. С тех пор как в прошлом году штыки его открыли путь в Грузию, кавказские племена зовут его не иначе как горским генералом».
С открытием Персидской кампании 1805 года на Несветаева возложена была защита Бомбакской и Шурагельской провинций. К этому времени нужно отнести эпизод, о котором не сохранилось официальных известий, но ясный след которого остался в известном рассказе автора «Семейства Холмских» – «Быт русского дворянина».
Там рассказывается, что персияне, готовясь к войне, употребили все средства привлечь на свою сторону джарцев; и хотя эти последние еще не забыли уроков, данных им два раза Гуляковым, однако же вскоре мятежные шайки их появились вблизи русских границ, вероятно, со стороны Ахалцихе или Эривани. Князь Цицианов избрал Несветаева, чтобы дать буйным лезгинам новый урок. Получив предписание, Несветаев тотчас выступил со своим небольшим отрядом в поход, однако же послал к Цицианову просить подкрепления. К официальному рапорту своему он приложил частное письмо, в котором, объясняя князю затруднительность своего положения, между прочим писал, что, не говоря уже о многом другом, у него нет даже рому, с которым он привык пить чай.
Цицианов ответил ему следующим весьма характерным письмом:
«Ты просишь, любезный товарищ, или, лучше сказать, сердечный друг мой, подкреплений своему отряду. Но откуда и какие способы имею я исполнить твою просьбу? Ты сам знаешь, сколько у меня войска, с которым мне надобно хорошенько поколотить хвастуна, мятежного царевича Александра, Аббас-Мирзу и самого его почтенного папеньку, велемудрого шаха. Да и на что нужно генералу Несветаеву подкрепление? Он сам своей собственной особой может заменить несколько тысяч войска! И я так уверен в генерале Несветаеве, что ожидаю с посланным мной адъютантом известия о полной одержанной им победе. Ступай, благословясь, любезный друг, вперед и отваляй ты мне по-свойски этих мерзавцев-изменников. Они забыли славный, данный уже им Гуляковым урок. Повтори, брат, этот урок. Я знаю, что ты на свою руку охулки не положишь. Однако же я не во всем, о чем ты пишешь мне, сердечный друг мой, отказываю тебе: я тотчас послал к нашему маркитанту и велел взять последние оставшиеся у него шесть бутылок рома, которые и отправляю тебе на подкрепление. Пей, брат, на здоровье, да дай и мне самому право выпить за твое здоровье и громогласно воскликнуть: «Ура!» За здоровье молодца, храбрейшего из храбрейших, Несветаева. Истинно уважающий тебя…»
