Рассказчик не говорит, кто был незнакомец, подстрекавший, как увидим ниже, лезгин к сопротивлению русским, но судя по описанию, то был один из грузинских царевичей, быть может, даже Александр, изгнания которого так настойчиво требовал Цицианов.
Старый Махмуд-мулла обратился к собранию с речью.
– Мы разбиты, – говорил он. – В Белоканах не осталось камня на камне; русские приближаются. Что нам делать: идти навстречу с шашкой, повешенной на шее, или защищаться?
– Давно ли лезгины стали бояться смерти и научились вешать сабли на шеи? – горячо прервал его незнакомец. – Или вы думаете, что, покорившись врагам, спасете имущество и вас не сгонят с земли, издревле принадлежавшей Грузии?
– Но мы бессильны остановить нашествие врага, высокостепенный Хан-заде (наследник), – произнес Махмуд.
– Вы бессильны только духом, – возразил незнакомец. – Разве вас было больше, когда вы разбили под Белоканами войска Надир-шаха? И что может сделать тысяча штыков, если ваш союз поднимется единодушно? Вспомните, отцы ваши дорожили честью и славой больше, нежели жизнью и имуществом!
Энергия, дышавшая в этих словах, напоминания о прошлой славе лезгин достигли своей цели, произвели впечатление. Джамат заволновался.
– Постойте, постойте, почтенные старшины, – сказал тогда Махмуд-мулла, – послушайте и меня, старика: я долго жил на свете и много видел. У тебя, высокостепенный Хан-заде, есть повод поджигать нас к кровавой борьбе, но она грозит уничтожить наше благосостояние. Мы еще не знаем, чего требуют русские; прежде выслушаем их, покоримся на время, а не сдержать слова, обмануть гяуров – всегда успеем.
– Махмуд-мулла прав, – раздались голоса, и большинство уже готово было принять его решение, как вдруг внимание всех привлечено было тихими, ласкающими звуками чонгура.
Вошел певец в платье персиянина, но с грузинским лицом и запел перед джаматом следующую старинную повесть.
«В дни кровавых битв славного Фет-Али-хана, когда от Дербента до Куры развевались его победоносные знамена и он готовился уже перенесть огонь и меч за воды Куры, раз на одном из его передовых постов сидели несколько воинов и каждый рассказывал то, что было с ним в жизни необыкновенного.
– Тяжело вспоминать мне былое мое, – говорил один шахсаванец, – оно камнем лежит у меня на сердце. Образ погибшей на моих глазах девушки неотступно повсюду стоит передо мной, и даже в битвах я слышу ее мольбы, заклинания и проклятия. Как исступленный бросаюсь я на врагов, ища смерти, но смерть бежит от меня. Все называют меня храбрым, а я – подлый трус!
Помню я ту роковую ночь, когда я тихо, как змея, подполз к знакомой кибитке моей дорогой Гюльназ.
– Прости, мой милый, – шептала она, – последний раз я в твоих объятиях; завтра в это время обнимут меня другие, нелюбимые руки, завтра отвезут меня к старому мужу, и я не увижу тебя более.
И она, рыдая, целовала меня в уста и в очи. Я уговаривал ее бежать со мной, я клялся ей, что небо и земля позавидуют нашему счастью, и скоро мы уже мчались с ней по лугам Муганской степи. Все было тихо кругом, только ветер гнался за нами погоней да рои змей, испуганные смелым скакуном, шипя расползались в стороны.
Солнце поднялось уже высоко и жгло невыносимо, когда мы остановились наконец в тенистом лесу близ Аракса. Утомленная Гюльназ крепко заснула, а я повел купать усталого коня. Возвращаясь, я услышал страшный вопль; в ужасе бегу на крик и вижу… Чудовищный, громадный змей до груди уже проглотил Гюльназ, и только раскинутые руки ее остановили пасть чудовища…
– Спаси меня… убей его… он душит меня, – кричала она.
Дрожь пробежала у меня по телу, голова пылала, я прицелился, но руки трепетали, в глазах темнело, и я опустил ружье.
– Я задыхаюсь!.. Заколи его!..
Кинжал дрожал в моих руках… Я сделал несколько шагов вперед, но не смел броситься на змея.
– Если боишься, дай мне кинжал, я поражу чудовище…
Но я трепетал от страха. Стоны Гюльназ пронзали меня; я видел ее глаза, обращенные ко мне с мольбой, видел ее трепещущее посиневшее лицо и кровь, текущую из уст, видел, как грудь ее разрывалась, как напрасно боролась она со змеем, как он душил ее. Сто раз хотел я броситься к ней на помощь, но невольный ужас приковывал меня к месту.
