В другой исторической песне описывается взятие Дербента (Демир-Хану). Здесь было все лучшее черкесское дворянство, и князья Болотоко отличились такой храбростью, что крымский хан дает этой фамилии титул «черного хана», – другими словами, он передает им все свои права и прерогативы там, где не управляет народом лично. У черкесов поэма эта имеет такое же значение, как у нас родословные дворянские книги. И те фамилии, о которых не упоминается в песне, не могут считаться коренными дворянскими фамилиями.
В то же время, к которому относится описываемое событие, темиргоевцы делились на две части, управляемые членами одной и той же фамилии. Одна часть, обитавшая в верховьях Лабы и имевшая во главе своей Джембулата, питала непримиримую вражду к России; другая, сидевшая по левому берегу Кубани, напротив, была сторонницей русского протектората и дорожила своим положением.
Пока управлял прикубанскими темиргоевцами старый князь Мисост Болотоко, среди них господствовало согласие. Но едва умер старик, как его молодые преемники, Шумаф и Тау-Султан, поддались влиянию враждебного нам Джембулата и бежали со всеми подвластными им аулами в горы.
Получив об этом известие, Эмануэль сам прибыл в Усть-Лабинскую крепость. Здесь он узнал, что бегство темиргоевцев сопровождалось вероломным убийством нескольких казаков, случайно находившихся у них в аулах, что они истребили паром с целью замедлить наше преследование и, наконец, атаковали команду черноморских казаков, возвращавшуюся домой, причем офицер и несколько казаков были убиты. Этого бы, конечно, не случилось, если бы казаки, знавшие в лицо многих темиргоевцев, не приняли их за мирных, чем они и были в действительности до этого времени. Эмануэль решился преследовать мятежников с тем, чтобы настигнуть их прежде, нежели они успеют проникнуть в непокорные нам земли. Тотчас сформированы были два отряда: один выступил из Прочного окопа под командой генерала Антропова, другой – из Усть-Лабы под личным начальством самого Эмануэля. Отряды должны были действовать по обоим берегам Лабы, а затем, соединившись в ее верховьях, напасть на самого Джембулата.
Колонна Эмануэля[175], переправившись через Кубань 19 мая, попала сразу на след бежавших аулов и сразу же уклонилась от первоначального направления в сторону. Следы привели ее к берегу Белой; но тут они затерялись в дремучем лесу, и войска вынуждены были приостановиться.
Десять линейных казаков вызвались идти на разведку. Пробираясь ползком по густому лесу, они увидели большой аул, принадлежавший также одному из темиргоевских князей – Хеаолею Айтекову. Чем ближе подползали к нему казаки, тем явственнее видели свежие следы, проложенные арбами; трава везде была примята прогнанными стадами, а перед аулом, на небольшой поляне, толпилось так много народу, что не оставалось сомнения в присутствии здесь бежавших аулов. Казаки все высмотрели, но когда они вернулись к отряду, в лесу сгущались уже сумерки.
Несмотря на поздний час вечера, Эмануэль приказал немедленно атаковать изменников.
Десятый конный Черноморский полк и сотня линейцев, во весь опор промчавшись через лес, выскочили на поляну; но на поляне никого уже не было. Отдыхавшие на ней аулы успели подняться, и казаки увидели только хвост обоза, втягивавшийся в лесную опушку. Передовые сотни, оставив аул в стороне, пустились в погоню; они доскакали до леса, но, встреченные в упор убийственным залпом, были опрокинуты. Сменившие их новые сотни потерпели ту же неудачу. Черноморцы отступили.
В это время на поляну стала выходить пехота. Рота Навагинского полка направлена была на аул, а пеший Черноморский полк двинулся к лесу, чтобы сменить свою расстроенную конницу. Те и другие имели, однако, не более удачи, чем наша кавалерия. Едва навагинцы подошли к аулу, как, осыпанные градом пуль, подались назад. Сам Эмануэль кинулся к роте. «Навагинцы! Вперед, в штыки!» – крикнул он громко. Рота бросилась, но после упорного боя успела овладеть только крайними саклями. Потери, понесенные ею при этой вторичной атаке, заставили Эмануэля прибегнуть к другой, более суровой мере: он приказал зажечь аул. Охваченные со всех сторон быстро распространявшимся пламенем, черкесы стали выбегать из аула и направляться к лесу, где в это время кипел отчаянный бой между черноморцами и беглыми темиргоевцами. Появление их в лесу неминуемо поставило бы наших казаков между двух огней, а потому Эмануэль спешил всю конницу и приказал ей занять опушку леса, чтобы преградить доступ к нему новому противнику. А в лесу между тем положение черноморцев с минуты на минуту становилось серьезнее. Несколько раз порывались они пробиться через толпу к обозу, но черкесы, окружившие свои семейства, стада и имущество, стояли крепко и отбивали атаку за атакой. Спустилась ночь, черная, непроглядная, освещаемая только заревом пылавшего аула и молниями ружейного огня, беспрестанно вылетавшими из мрака неподвижно стоящего леса. Картина была новая для Эмануэля, местность незнакомая, а при таких условиях исход боя мог быть роковым для отряда и еще более для самого генерала, на котором лежала страшная ответственность. Он приказал ударить отбой. Перестрелка, постепенно затихая, скоро совершенно смолкла, и последние пары черноморцев выступили из леса. Отряд остановился ночевать у развалин сожженного им аула.
