Этими-то запутанными обстоятельствами и объясняется то наружное затишье в 1825 году, о котором упоминалось выше. Вместо того чтобы тревожить наши границы, закубанские народы устремили все свое внимание и силы на борьбу против Турции. Положение паши становится до того шатким, что он обращается к своему правительству с требованием: или прислать войска для усмирения горцев, или позволения оставить свой пост. Порта откликнулась на заявление своего наместника, и в мае в Анапу прибыли турецкие войска, которые и разместились по аулам непокорных нам закубанских обществ. На линии прошел даже слух, что турки будут строить на Кубани крепости, под благовидным предлогом удерживать в повиновении горцев, а в сущности – чтобы на случай войны иметь опорные пункты для вторжения в наши пределы.
Почти одновременно с усилением турок в Анапе русские войска на Кубани были ослаблены, так как три полка, Тенгинский, Навагинский и Кабардинский, охранявшие линию, были отозваны в Персию. На место их прибыли из России резервные батальоны двенадцатой пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Антропова, и хотя численный состав войск остался тот же, что был прежде, но старые, закаленные в боях полки заменились – неопытными и необстрелянными. С ними-то и пришлось Эмануэлю встретить на Кубани, стоявшую уже у порога, турецкую войну.
XXIII. ПЕРВЫЕ ШАГИ ЭМАНУЭЛЯ НА КАВКАЗЕ
В то время как отношения между Россией и Турцией заметно обострялись и дипломатические переговоры клонились к окончательному разрыву, на линии и даже далеко за ее пределами тревоги стали повторяться чаще. В марте 1828 года, еще до объявления войны, на большом почтовом тракте, верстах в восьми от станции Павловская, сделано было нападение даже на почту. Почтальон с эстафетой, ямщик и тройка почтовых лошадей были уведены в горы, почта разграблена. Из четырех конвойных казаков двое прибыли на место происшествия уже после развязки, а из двух остальных один был убит, другой ускакал на ближайший пост дать знать о случившемся. Следствие выяснило, что партия состояла из восьми человек, преимущественно беглых кабардинцев, но что между ними находились и кабардинцы наших мирных аулов. Последнее обстоятельство, по крайней мере в глазах современников, являлось прямым последствием тех послаблений, которые допущены были генералом Эмануэлем. При Ермолове кабардинцы, ввиду известной наклонности их давать у себя приют закубанским хищникам, могли жить только на плоскости, под строгим надзором наших войск. Но как только Эмануэль отменил это право и кабардинцы стали селиться в горах, измена и набеги за Кубань кабардинских князей стали явлениями почти обыденными.
В числе мирных кабардинцев, участвовавших в последнем нападении, был молодой князь Магомет Атажукин, сын известного Темир-Булата, оказавшего в начале нынешнего столетия большие услуги русскому правительству. По смерти отца молодой Атажукин бежал за Кубань вместе с отошедшими от нас кабардинцами, но скоро, раскаявшись, вернулся на родину, был прощен и даже назначен членом народного кабардинского суда. Беспокойный и тщеславный характер юноши не мог мириться, однако, с такой прозаической деятельностью, – и в результате явились сношения с закубанскими князьями, а затем и участие в разграблении почты. Атажукина арестовали. Некоторое время он даже содержался в тюрьме, но потом, когда ему возвратили свободу за круговой порукой всех кабардинских князей, он снова бежал за Кубань и, предводительствуя уже большими партиями горцев, сделался грозой линии. В тридцатых и сороковых годах печальная, но громкая известность Атажукина достигла своего апогея. Его история и романтическая смерть – впереди.
Вторая тревога случилась уже по тракту на Ставрополь, между Кумой и небольшой речкой Карамык, невдалеке от деревни Сабли – и тоже до объявления войны. Местность около этой деревни вся изрезана предательскими балками, а между тем для ограждения жителей здесь содержалось только несколько слабых казачьих постов, которые по своей разбросанности и малочисленности никого оградить не могли. Главное зло – воспрещение иметь огнестрельное оружие, все еще ревниво охраняемое местной администрацией, продолжало тяготеть над крестьянином и лишало его самообороны. Ружье и пистолет, без которых даже казачий ребенок не выходил из дому, в крестьянской деревне, стоявшей рядом с казачьей станицей, считались контрабандой. От этого на всем протяжении от Екатеринограда до Георгиевска и далее, почти до самого Ставрополя, редко где можно было увидеть засеянное поле. Официальные отчеты того времени объясняют это малолюдством страны, а причину малолюдства среди природы, сторицей вознаграждавшей труд земледельца, не объясняют ничем. Впрочем, все понимали, что на этом пути, служившем ареной черкесских набегов, плуг и коса могли существовать только рядом с мечом. Без меча не могло быть ни косы, ни плуга. И как бы в доказательство этого случилось именно то происшествие на речке Карамык, о котором упомянуто выше.
