Последнее обстоятельство подняло целую бурю. Бей-Булат, успевший уже вернуться из Арзерума, жаловался Паскевичу, что Энгельгардт приказывает брать под арест всех тех чеченцев, которые появляются с билетами Шах-база, и что вследствие этого чеченцы угрожают разрушить мирный договор, ссылаясь, что если они заключили его, то только из уважения к шамхалу и никогда не пошли бы на соглашение с Энгельгардтом, «поелику знают его свойства».
Со своей стороны Энгельгардт, не желая навлекать на себя нареканий, требовал указаний Эмануэля, как поступать ему с теми чеченцами, которые, покорившись при посредстве шамхала, имеют аманатов в Тарках, а между тем хищничество их на линии и особенно на Кумыкской плоскости превосходит всякую меру. Он указывал на то, что в самое короткое время на линии произошло уже несколько случаев. Так, около Щедринской станицы, партия шамхальских (как их называет Энгельгардт) чеченцев, окруженная казаками в прибрежном лесу, завела перестрелку, стоившую нам трех человек убитыми и одного раненым. В другой раз у новоучрежденного поста подобные же чеченцы ограбили трех кумыков, ехавших на станичную ярмарку, а из четырех казаков, вызванных с поста для их прикрытия – так как дело было под вечер, – два гребенца убиты из засады, а третий захвачен в плен. Наконец, в районе Моздокского полка погибли два казака, один пропал без вести, но другого нашли убитым, и возле него два чеченских трупа – оба изуродованные страшными ранами: одному нанесено было одиннадцать шашечных ударов, у другого распорота кинжалом вся поясница, – видно, что старый богатырь продал свою жизнь недаром. По двум покинутым телам нетрудно было разыскать виновных, и Энгельгардт доносил, что нападение опять сделано было теми чеченцами, которые имеют своих аманатов в Тарках.
Паскевич был крайне недоволен таким положением дел на линии и на жалобы Эмануэля отвечал, «что если бы Бей-Булат не был у него в Арзеруме с изъявлением покорности, то грабежи на линии со стороны чеченцев, без сомнения, производились бы еще в сильнейшей степени, ибо – как выражается он – несогласия начальствующих на Кавказской линии с генерал-лейтенантом шамхалом Тарковским, предложившим свое посредничество за Бей-Булата, не могли вести ни к чему хорошему…».
К сожалению, не только для Паскевича, писавшего это предписание, но даже для Эмануэля и Энгельгардта оставалось тайной то, что совершилось тогда в Дагестане; а между тем многое объяснилось бы им, если бы они только внимательно проследили за тамошними событиями. Все, что покорилось в Чечне через шамхала, естественно, находилось в сношениях с Тарками, а Тарки явно уже приняли учение Кази-муллы, и, таким образом, пропаганда последнего начала пускать свои корни и среди чеченцев, подготовляя взрыв, который на долгое время вырвал из наших рук владычество над Восточным Кавказом.
Все это, однако же, стало ясным только впоследствии, а тогда все беспорядки приписывались исключительно отдельным личностям вроде Астемира, и на них-то время от времени падали удары русского оружия. Так было прежде, и то же самое случилось осенью 1829 года, когда Энгельгардт решил истребить деревню Иса-Юрт, лежащую за Сунжей и служившую обычным притоном Астемира. Исаюртовцы, отлично понимавшие русскую политику, отклонили от себя грозу тем, что выслали навстречу генералу старшин и аманатов, прося оградить их самих от Астемира. Не решаясь истребить деревню, искавшую у нас покровительства, Энгельгардт 7 ноября повел отряд на Далги-Юрт, окруженный со всех сторон дремучими лесами, в которых, по указаниям лазутчиков, и находились две крепкие башни, служившие жилищем самого Астемира и его товарища по разбоям, кабардинского абрека Хетажуко. Когда башни были взяты, Энгельгардт предложил Астемиру явиться с изъявлением безусловной покорности, угрожая в противном случае истребить его имущество. Астемир отвечал: «Я покорюсь, но с условием, чтобы от меня не требовали возвращения пленных и чтобы мне позволили воевать с карабулаками, с которыми я должен свести старые счеты». Условия эти, разумеется, были отвергнуты, и отряд, разрушив башни и предав огню имущество Астемира, возвратился на линию.
