Мусса-ага правил страной недолго, но успел оказать крупные услуги русскому правительству, удержав спокойствие в своем султанстве в то смутное время, когда соседняя с ним Джаро-Белоканская область была объята пожаром восстания. Елисуйцы не только исполняли все указания Сергеева, но высказывали не раз случаи замечательного самопожертвования при исполнении обязанностей, которые требовались от них во имя русского дела. Был, например, такого рода случай. Во время открытия управления Джаро-Белоканской областью, в Елисуйском султанстве появился беглец из Шекинской провинции, лезгин Мустафа-Кадано-оглы, известный своими разбоями. Можно было полагать, что его появление имело какую-либо тайную связь с происками Шабана или Гамзат-бека, а потому Сергеев потребовал немедленной его поимки. Мусса-ага послал за ним четырех своих есаулов, приказав им доставить Кадано живого или мертвого. Беглец был настигнут в деревне Бабурле, по дороге в Нуху, но, запершись в сакле, защищался с такой отвагой, что из четырех есаулов трое пали под его ударами, и только последний убил его самого и захватил в плен его товарища.
К общему сожалению, Мусса-ага, еще молодой и полный жизненных сил, скончался после кратковременной болезни 25 сентября 1830 года. Ему наследовал брат его, знаменитый Даниель-бек, человек умный, храбрый, с твердой волей, – человек, которому суждено было играть крупную роль в дальнейших перипетиях нашей борьбы с мюридизмом, но уже не в качестве елисуйского султана, а в качестве одного из ближайших советников и пособников дагестанского имама и тестя своего – Шамиля.
XVIII. ЧЕЧНЯ ПОСЛЕ ЕРМОЛОВА
После кровавого бунта 1825 года Чечня, приглушенная Ермоловым, лежала в развалинах. Даже вторжение персиян в Грузию – вторжение, охватившее такими несбыточными надеждами все мусульманское население Закавказья, – отразилось на ней в такой слабой степени, что выразилось лишь одиночными разбоями и наездами на линию тех, для которых грабеж составлял уже единственный источник существования семей, обездоленных русскими погромами. Правда, выдвинулись опять на сцену забытые имена пророка Магомы, Бей-Булата, Айдемира и других, но все эти лица служили теперь лишь послушным орудием в руках персиян и ничего самостоятельного выдумать не могли. В крае ходили персидские прокламации, но до какой степени туго шла пропаганда, может служить доказательством следующий, не лишенный своего значения случай.
В деревне Гельдиген жил один молодой чеченец, имевший богатую и знатную родню, на которую особенно старались воздействовать персидские агенты; юноша видел, что гельдигенцы не далеки от возмущения, и, чтобы отклонить собиравшуюся грозу, придумал следующую оригинальную меру: он просил начальника левого фланга генерала Лаптева захватить его в плен, и затем, вместо выкупа, потребовать от гельдигенцев аманатов. Лаптев со своей стороны поручился, что не употребит во зло его доверие. Когда все было обдумано, юноша отправился в одну из сунженских деревень навестить родных, а на обратном пути, на условном месте, был окружен казаками и привезен в Грозную. Когда родные узнали о его захвате, они бросились хлопотать о выкупе; но Лаптев отверг все предложения и потребовал одного – аманатов. Волей-неволей пришлось принять это условие, и гельдигенцы, всегда стоявшие во главе кровавых движений, оставили в наших руках заложников своего спокойствия. Юноша был отпущен, а пример гельдигенцев заставил удержаться от восстания и их ближайших соседей.
Персидское золото также имело мало успеха, и на его призывный звон собирались лишь шайки бездомных удальцов, которым скучно было сидеть без дела. Но с осени 1826 года число этих шаек до того увеличилось и мелкие нападения стали повторяться так часто и с такой дерзостью, что нельзя было не обратить на это серьезного внимания.
Первое нападение было сделано 15 августа в окрестностях станицы Мекенской Моздокского полка. В этот день два отставных казака, старые рыболовы, переправились на легком каюке на правый берег Терека и расположились под обрывом со своими рыболовными снастями. Место выбрано было удобное, и можно было считать себя вне всякой опасности, так как только густые виноградники скрывали от взоров станицу, и даже над непроницаемой листвой раскинувшихся садов был виден ярко горевший золоченый крест станичного храма, а в стороне виднелась и сторожевая вышка. Кругом господствовала полнейшая тишина, изредка нарушаемая звуками голосов, доносившихся сюда по воде из станицы. Благодушно сидели два старика, отдавшись своему любимому занятию, как вдруг точно из земли выросли чеченцы и кинулись на оторопевших рыболовов. Один из казаков, Ларионов, первый заметивший опасность, бросился в воду и кое-как успел доплыть до берега, но товарищ его был схвачен и изрублен шашками. Выстрел сторожевого казака, видевшего всю эту картину, поднял тревогу. Но когда казаки прискакали на место происшествия, там, кроме изрубленного тела, никого уже не нашли. С этих пор на линии только и было разговоров, что о происшествиях. Там из-под самой станицы чеченцы увезли двух казачек, собиравших хворост, там пропали два казака, пасшие табун, там разбили мельницу и захватили четырех казаков, – а мельница находилась всего саженях в семидесяти от мирного аула князя Темрюка Ахлова, откуда не дали помощи. В районе Гребенского полка ночной разъезд, осматривавший берег Терека, наткнулся на конную партию человек в двадцать и в перестрелке с ней потерял пять казаков убитыми и ранеными. Потом другая партия, переправившаяся выше Щедринской станицы, благополучно миновала казачьи посты и кинулась в степь. Первыми подвернулись ей две гребенские казачки, возвращавшиеся с поля, – их захватили; но тут поднялась тревога, и горцам пришлось как можно скорее убираться за Терек. На обратном пути им попался еще казак с несколькими женщинами; одну из них чеченец на скаку срубил шашкой, но с остальными возиться было некогда, и их бросили. Меняя поминутно направление, чтобы уйти от погони, партия переправилась за Терек верстах в пяти выше Амир-Аджи-Юрта и как раз наткнулась на секрет, заложенный из укрепления. Десять егерей дали залп; четыре наездника свалились, но остальные промчались мимо и, преследуемые по пятам мирными чеченцами, едва-едва убрались за Сунжу.
