– И ты думаешь, что я поступлю, как говорил?
– Без сомнения, если это угодно будет повелителю.
– Хаджи, – сказал тогда гневно ага Мохаммед, – неужели я ошибся? Неужели и ты так же глуп, как и прочие? Такой умный человек, как ты, мог ли подумать, что я подставлю свою голову под их железные стены и допущу истребить мою неправильную армию их артиллерией и благоустроенными войсками? Я знаю лучше мое дело. Никогда русские пули меня не достигнут, и русские могут владеть только тем, что будет находиться под огнем их артиллерии. Им некогда будет дремать, и они могут идти куда пожелают, но я везде оставлю им одну пустыню.
Шаху не пришлось, однако, применить свой план: русские войска ушли. Внезапное отступление их несказанно обрадовало агу Мохаммеда, и он тотчас же отправил в Грузию фирман, «которому должна повиноваться вселенная».
«Россияне, – писал он, – всегда промышляли торгом и купечеством, продавали сукна и кармазин, но никто и никогда не видал, чтобы они могли употреблять копье или саблю. Так как они отважились ныне войти в пределы областей, состоящих под нашей державой, то мы высочайшие мысли наши устремили в ту сторону и обратили счастливейшие знамена наши на то, чтобы их, наказав, истребить. Они же, узнав о таковом нашем намерении, бежали в свою гнусную землю».
Мстительный шах не думал оставить безнаказанным вторжение русских, и в 1797 году вся Грузия была снова встревожена известием о движении к ее пределам аги Мохаммеда. К счастью, гроза разразилась только над одним Карабагом. Грозный властитель Персии не мог забыть оскорбления, нанесенного его достоинству ничтожным ханом Шушинским, который осмелился не признать его власти, и многочисленное персидское войско прежде всего появилось на Араксе и начало разорять карабагскую землю. Ибрагим, хан Шушинский, оставив свои владения, со всем семейством и несколькими беками бежал. Две тысячи всадников, под начальством лучших военачальников, были посланы в погоню за Ибрагимом; они настигли его на переправе через реку Тертер, но хан, после упорного дела, разбил персиян и успел скрыться в горах.
Тогда ага Мохаммед занял без боя столицу Карабага, Шушу, и поселился в прекрасном ханском дворце в одной небольшой комнатке, недоступной для постороннего взора. Угрюма была эта комната шаха, без всякого убранства и мебели. Лишь на полу разостлан был богатый ковер, чтобы предохранять ногу властелина от жесткого прикосновения к каменным плитам, да у стены стояла знаменитая в то время походная кровать, служившая шаху и постелью, и троном. Густо усеянная жемчугом и драгоценными каменьями, ткань покрывала кровать вплоть до пола, а посередине дорогого одеяла было оставлено незашитое поле из пурпурного бархата, обозначавшее место шахского сиденья. Тут обыкновенно восседал шах с поджатыми под себя ногами, одетый в широкую шубу, крытую богатой шалью красного цвета.
Перед дворцом толпились персияне, а на площади стояла бивуаком шахская гвардия. Все было тихо, все боялось нарушить спокойствие повелителя и потревожить его чуткое ухо. Между тем Шуше суждено было сделаться местом гибели жестокого шаха. Вот как передают об этом местные предания.
Был уже восьмой день со времени занятия Шушинской крепости. Вечером, когда ага Мохаммед молился, в комнату его вошел Садых-хан, начальник всей персидской кавалерии, и молча встал у порога. Шах прервал молитву, лицо его было зловеще.
– Как ты осмелился, раб, явиться передо мной незваный? – спросил он Садыха.
– Недостойный раб твой исполняет волю своего повелителя, переданную мне устами Сафар-Али, – ответил тот и низко поклонился.
Шах позвал Сафара.
– Когда я тебе приказывал звать Садых-хана?
– С полчаса тому назад.
– Лжешь, собака! – вскричал ага Мохаммед и направил дуло пистолета прямо в грудь своего нукера, но тотчас же опустил его…
– Не дерзнет червь ничтожный лгать перед Богом небесным и перед солнцем его земным! Может быть, злой дух обманул мое ухо, и я не понял приказания моего повелителя.
– Если уши твои не умеют слушать, так они мне не нужны… Ступай! Пусть их отрежут!
Над Сафар-Али немедленно исполнили приговор.
