Я все еще была потрясена, и эту цель, видно, и преследовало столь страшное зрелище. Возможно, экипаж Смерти заставлял водителей-лихачей думать более здраво. Но я-то была довольна, что я не малое дитя из Неймюнстера, где «смерть крадется повсюду». Потому что я знаю одного ребенка, который не смог бы уснуть этой ночью и лежал бы, всматриваясь во мрак, ожидая услышать, как смерть крадется в прихожей. И я бы кричала, о, как бы страшно я кричала!
Когда едешь в Париж впервые, а вдобавок еще чтобы выйти замуж за Леннарта, то ты, пожалуй, не очень справедлива. Немного несправедлива по отношению к Дании, Германии, Голландии и Бельгии, мимо которых мчишься так быстро, пропуская все самое прекрасное и интересное, что там есть, стремясь как можно скорее увидеть поднимающуюся ввысь Эйфелеву башню. Мне хотелось попросить прощения у Дании, Германии, Голландии и Бельгии за эту неприличную торопливость. Но Леннарт, возможно, был прав, говоря, что Дания, Германия, Голландия и Бельгия наверняка отнесутся к этому абсолютно спокойно.
Несмотря на то жуткое предостережение в Ней-мюнстере, мы мчались в Париж на самой высокой скорости, которую только могли выжать. И когда пронеслись через Гамбург и Бремен, через цветущую Голландию, через Брюссель, через прелестную зеленую холмистую Северную Францию, я уже знала, что видела лишь манящие блики городов, дорог и площадей, куда бы охотно хотела вернуться еще раз.
Но сейчас я напряженно высматривала Эйфелеву башню. И через пять дней после того, как мы покинули Каптенсгатан, я в самом деле увидела ее характерный силуэт на фоне облачного неба.
— Кажется, мы приехали правильно, — сказала я Леннарту. — I presume[31], это Эйфелева башня?
Было воскресенье. Леннарт сказал, что прибыть в Париж в воскресенье — замечательно, потому что движение более спокойное.
— Если это спокойное движение, то я — великий муфтий[32] Иерусалима! — горько пробормотал сам же Леннарт, когда «фиат», словно испуганный заяц, запрыгал в сумятице так и кишевших вокруг Триумфальной арки[33] злобных и напористых автомобилей.
Но мы справились и непринужденно скользнули вниз к Champs Elysées[34]. Я задыхалась. Не от испуга. От восхищения! Пред нами раскинулся самый шикарный проспект мира! Вокруг нас бурлила столица мира.
Леннарт довольно посмотрел на меня, словно это была его заслуга, что Champs Elysees были Champs Elysees. Мириады автомобилей заполонили огромную полосу перед нами и отражали солнечные лучи тысячью сверкающих точек.
Было время аперитива, и ресторанчики на тротуарах переполнили парижане — свидетели нашего пришествия в Париж. Не то чтобы они уделили этому такое уж большое внимание, как следовало бы, но все-таки!
The first time I saw Paris
her heart was warm and gay
[35], —
запела я в ухо Леннарту. Да, разумеется, сердце этого города было теплым и веселым. В этот миг и мое теплое сердце радостно билось в груди.
Мы объехали Place de la Concorde[36]. И вот перед нами Сена, дорогая старая Сена, точь-в-точь такая, какой я ее себе представляла. Я так боялась разочароваться, но нет, люди сидели внизу на набережных и удили рыбу точь-в-точь так, как должны были это делать.
А потом мы медленно ехали вдоль левого берега, затем повернули на Boul. Mich[37]. И проехали вверх к Пантеону[38]. Здесь, на маленькой улочке в сердце Quartier Latin, стоял маленький невзрачный белый домик, наш отель! И кто, как вы думаете, стоял в воротах и казался владелицей отеля и всего Парижа, кто, как не Ева?! Кокетливо уперев руки в боки и вся чрезвычайно парижская. Но ведь она была здесь уже много часов!
— Bon soir, madame, bon soir, m’sieur![39] — поспешно поздоровалась она. — Заходите и только послушайте!
Она привела нас в маленький холл, откуда узкая деревянная винтовая лестница вела вверх. Оттуда, сверху, доносился веселый смех, и громкие крики, и бормотание саксофона, заглушавшее все остальные звуки.
— Здесь собралась половина Сорбонны! Это шумят студенты!
— Звучит приятно! — сказал Леннарт. — Разве может быть иначе в Quartier Latin?
