— Не вижу ни одной окладистой бороды, — сказала Ева, бросив осуждающий взгляд поверх кофейных чашек. — Мне обещали окладистые бороды, но я не вижу ни одной.
— Кто тебе это обещал? — удивился Леннарт.
— Газеты, — ответила Ева. — В каждой газете дома, в Швеции, пишут, что в St.-Germain-des-Pres пачками сидят экзистенциалисты[92] и у всех у них окладистые бороды. Вот я и спрашиваю: где же они?
— В Париже все так быстро меняется, — сказал Леннарт. — Время окладистых бород, верно, миновало.
— А там дома расхаживают Курре и все прочие парни и ничего не подозревают! — возмутилась Ева. — Расхаживают со своими окладистыми бородами, в нелепых куртках и не знаю, в чем еще.
— Напиши Курре, — сказала я. — Последний писк из St.-Germain-des-Pres: «Попытайся выглядеть как обыкновенный человек!»
— Ему придется туго, — расстроилась Ева. — Он выстроил свою жизненную позицию на том, чтобы быть неуклюжим и бородатым.
Однако даже безбородое, слабосильное племя, населявшее ныне «Flore», было достойно внимания, и мы по маленькому скромному праву сидели там, бесконечно долго занимая столик, хотя нам было так жаль всех тех, кто стоя ждал, когда мы его освободим, и желал, чтобы мы оказались в каком-нибудь кафе у черта на куличках.
Совсем рядом с нами оставалось маленькое-премаленькое пространство, и мы увидели, как некий рослый молодой человек начал целеустремленно пробираться к нашему столику. Он был действительно большой — высокий и широкоплечий, а между столиками оставалось не очень много миллиметров, но он ловко использовал их. Несмотря на свою плотную фигуру, он был гибкий, двигался мягко и легко, как танцор, и выиграл соревнование за стул.
— Стул его не выдержит, — шепнула мне Ева.
Но рослый молодой человек мягко и тихо опустился рядом со мной, улыбнулся доброй улыбкой и сказал:
— Хотя нас мало, мы — шведы, мы — тоже!
— Это сразу видно все же! — ответила я в рифму.
Затем наступила полная тишина. Потому что мы буквально несколько минут назад пришли к согласию, что земляки — последние из тех, с кем хотелось бы сталкиваться, когда едешь за границу, — исключение, конечно, Леннарт, с которым мы с Евой охотно столкнулись в Италии!
Однако рослый молодой человек так обезоруживающе посмотрел на нас и сказал:
— Меня зовут Петер Бьёркман. И вы должны пожалеть меня, потому что я схожу с ума!
— Привет, Петер! — дружелюбно поздоровался Леннарт. — Это моя жена, ее зовут Кати, а это Ева, сам я — Леннарт Сундман… а почему ты сходишь с ума?
— Я один в Париже. А вы понимаете, что это значит для такого любителя поболтать, как я. Вообще, по-моему, похоже, вам нужен четвертый, и именно мужчина.
— Спасибо, в бридж[93] я не играю! — отказалась Ева.
— Я же сказал, вы должны пожалеть меня! — повторил Петер. — Вы когда-нибудь были одни в Париже? Нет! Тогда вы не знаете, что это такое! Через несколько дней начинаешь тосковать о человеке, с которым можно поговорить, так что, встретив даже тетушку Августу из Омоля за дверью «Cafe de la Paix», плачешь от радости.
— А разве не всегда приятно встретить людей из Омоля? — коварно спросила Ева.
Бедняга Петер Бьёркман ведь не знал, что Ева из Омоля, поэтому и сказал, что тетушка Августа — практически хуже нет, «но вы ведь понимаете, что когда ты в Париже один, то довольствуешься обществом первого попавшегося», — заявил этот несчастный.
Леннарт и я громко и весело расхохотались, но Ева явно не была настроена сносить оскорбления.
— А мы — нет! — воскликнула она. — Мы не довольствуемся обществом первого встречного, — добавила Ева и демонстративно отвернулась от Петера.
Петер был совершенно уничтожен.
— О, как это похоже на меня! — вскричал он и в комическом отчаянии ударил себя по лбу. — Вечно я так! Говорю столько глупостей, о которых вовсе не думаю. — Он схватил Еву за руку: — Милая, не делайте такое лицо, а не то я прыгну в Сену. Милая, добрая, вы же знаете, какая грязная там вода! Разве мы не можем стать друзьями?
Ева сказала, что, поскольку вода в Сене грязная, на этот раз она его прощает. И Петер с облегчением вздохнул:
— Я так и знал, вы — человек разумный и вовсе не такая упрямая, какой показались. Знаете, вы мне так нравитесь, вы все трое мне
