После того как `одитинг — вернее участие в рекламной демонстрации его возможностей — закончился, начались уговоры заплатить за курсы, за книги, за одитинг сотрудниками Хаббард-центра. Ал понимал, что для того, чтобы разобраться в реальных возможностях метода, посещения только платных курсов будет недостаточно, и ещё накануне решил в этот Центр устроиться работать если не одитором, то хотя бы переводчиком. Поэтому на агитацию отдать деньги не поддался, на остальное тоже, а стал наблюдать за Галей, которая сразу же отправилась к столу, где торговали курсами. И даже по старой профессиональной привычке подсмотрел на бланке её фамилию. Ведь предстояло сделать на этот день самое главное — получить номер Галиного телефона.
Объявили заключительное мероприятие, на котором американская миссионерша должна была сказать напутственное слово и раздать именные памятные дипломы. Ал оказался в последнем у стены ряду, разумеется, в двух шагах от Гали.
Началось обыкновенное американское, типичное, причём типичное во всех сектах, вне всякой зависимости от их наименования. Слушать было тошно. Приятно было только то, что в ряду одинаково заворожённых лиц Галино лицо выделялось: ей тоже слушать было неинтересно.
— Вы только не удивляйтесь, пожалуйста, — вполголоса обратился к ней Ал, — я психотерапевт, и мне очень интересно… Вы не позволите мне получше рассмотреть линию вашего лба?..
Галя, похоже, не совсем поняла смысл его слов, но… кивнула. Ал положил руку ей на волосы и большим пальцем сдвинул прядь волос в сторону. Линия разделения лба и волос была «хорошая»: по его мнению, женщины с другой формой лба — вообще не женщины. Осмотреть лоб Алу понадобилась десятая доля секунды, но руки он не отнял: упустить такую возможность заглянуть человеку в глаза он не мог.
А вот с глазами было неладно. Их выражение было болезненное: такие глаза всегда бывают у адептов харизматических сект или «посвящённых» православных. Дурнее знака придумать было трудно. Однако было и отличие: у обладателей таких глаз на лицах всегда бывает написано предельное самодовольство, а у Гали — нет. Напротив, лицо было виноватое, а ещё честное, прямодушное, лучше сказать — детское.
— Да вам лечиться надо, — неожиданно для себя сказал Ал.
— Неужели? — улыбнулась Галя чуть иронично. Но вовсе не обижено улыбнулась.
— Да. И я могу вам помочь. И займёт это гораздо меньше времени, чем по Хаббардовскому методу… Теперь мне нужен Ваш телефон.
Галя замялась: видимо не ожидала столь головокружительного развития событий.
Ал убрал руку с её волос.
— Давайте, давайте, — сказал он. — Так надо. Говорите.
— Хорошо, — вздохнула Галя. — Два-восемь-три…
Она снизу вверх смотрела на него, и у него было такое ощущение, что если он ей не поможет, то совершить большее в жизни преступление ему вряд ли предоставится возможность.
Обычно, когда он знакомился с девушками, он тут же предлагал свой номер телефона — и всегда брали.
— Запишите и Вы мой номер телефона. На всякий случай.
— Не надо, — сказала Галя. — Я его не запомню.
Ал посмотрел на ручку и блокнот в её руке.
— Ну, как знаете, — сказал он. — Я вам позвоню на неделе. — И добавил, чтобы не нарушить целостность игры: — Постараюсь не забыть.
И отошёл…
…Галя уходила из Дворца культуры вместе со своей напарницей по одитингу. Она открыла входную дверь и остановилась на полушаге: прежде серая осенняя Москва за эти несколько часов покрылась толстенным слоем пушистого снега. Всё вокруг было бело и чисто. Даже воздух казался необыкновенно свежим.
— Первый в этом году снег, — обрадовалась напарница.
— Да, — кивнула Галя. — Прямо-таки совсем другая жизнь, чем когда сюда входили.
И вздохнула. А вздохнула по причине той не сформировавшейся ещё мысли, которая к концу недели примет отчётливую форму сожаления, что не взяла у этого рыжебородого громилы его номер телефона. Но и в конце недели, если бы её спросили, зачем ей его телефон, она совершенно искренне ответила бы что-нибудь вроде того: «Чего только в жизни иной раз не пригождается?..»
И она пошла. По совершенно новой, замечательно похорошевшей Москве.
