Поскольку способность понимать — дар, который мало кто соглашается принять, то типичная судьба находит своё завершение в старости, отягощённой женой, болезнями (которых с биофильной женщиной не было бы) и горестным созерцанием несчастной семейной жизни своего сына, которому (удивительно!) также попалась неудачная жена.
Уже хотя бы из этого примера, узнаваемого в судьбах многих, видно, что говорить только о приторно-прекрасном есть опасное заблуждение, которым упиваются любители дамских журналов, но в которое не впадали люди, им противоположные, — скажем, библейские пророки.
Зеркальная судьба реализуется и у многих женщин. Первый муж — алкоголик. Она «горько» плачет, устраивает ему сцены, погромы, всенародные судилища и хладнокровные истерики. Наконец она, сообщив всем, что это «во имя детей, которым нужен нормальный отец», расходится с ним и выходит замуж за другого. Через некоторое время она всем сообщает, что и этот, сукин сын, её, несчастную, обманул: и этот, мерзавец, алкоголиком оказался. У неё было десять претендентов, предложивших ей руку и сердце, из них девять непьющих, пьющий же — только один, самый тупой, уродливый, для которого всё вокруг — дерьмо. Но наша героиня из десятерых выйдет именно за него, всем сообщив, что именно он самый интересный, и только несчастная его судьба не позволяет никому, кроме неё, в этом убедиться. Спустя некоторое время она, прокляв всех алкоголиков вместе взятых, опять «прозревает», разводится... но затем вновь из десятерых новых претендентов, в числе которых девять убеждённые трезвенники, выбирает самого интересного.
Этот цикл тоже может повториться бессчётное число раз как в судьбе самого человека, так и в судьбе его потомства (помните невестку главаря, одновременно дочь и жену наркомана?) до тех пор, пока человек не задумается и не изменит способ принятия решений. (Интересно, что слово «покаяние» в исходном своём значении — «изменить мышление».) Облегчающие к тому условия — это знания вообще, но прежде всего размышление о том, какой же жизни достоин созданный «по образу и подобию Божию» человек.
Некрофилы умеют воевать, в особенности завоёвывать. Не умея созидать, они нуждаются в рабах, которые бы их обслуживали. А рабы тем эффективней трудятся, чем более они уверены, что занятие их значимо. Они ждут внушений, украшенных вселенскими символами, отсюда не удивительно, что некрофилы создали целую культуру, навязчиво «убеждающую» человечество, что именно они, некрофилы (на деле не способные более ни на что, как только внушать), крайне необходимы для его, человечества, выживания. Отсюда и столь обширный класс начальников, которые ничего не умеют делать, кроме как доказывать, что без них всё развалится. И когда в коридорах учреждений посмеиваются, что дело двигается не благодаря всякого рода начальству, а вопреки ему, то там недалеки от истины.
Психологи говорят, что актёр — это не профессия, а диагноз. Действительно, после подмостков сцены, на которой актёр перевоплощался — безразлично в кого, в Ромео, Отелло или Гитлера со Сталиным, — он возвращается в ту жизнь, которую позволяет себе создать сам. Всякий нормальный человек, сталкивавшийся с частной жизнью актёров, приходит к выводу о её ненормальности. «Садомазохизм, — констатируют психиатры и уточняют: — Эксгибиционизм». От себя же мы добавим, что садомазохизм и эксгибиционизм (навязчивое стремление демонстрировать себя и часто — свои половые органы), почти синонимы, смягчённые обозначения близких симптомов уже известного нам явления — некрофилии. Извращения существуют не сами по себе, не изолированно от остальных событий жизни — это проявления больного состояния души. Сами же о себе актёры, в особенности — более других признанные, — говорят, что они упиваются самым наибольшим из удовольствий — властью над людьми. В их силах заставить зал чувствовать всё, что они пожелают: радость, жалость, стыд, унижение, страх, гадливость… Власть над людьми — вот главное удовольствие актёра, даже играющего так называемые «возвышенные образы».
Каким же образом им удаётся, выражаясь языком Станиславского, добиваться того, чтобы им
