Я вытираюсь, расчесываю волосы и выхожу из ванной. Мы пьем кофе со сливками и едим бутерброды с поджаренной рыбьей молокой, Нелли сидит напротив меня, совсем рядом, только протянуть руку, я снова ее хочу, но это уже не важно, я ничего не говорю о своем желании, и мы уже не делаем новых попыток. Мы почти не говорим с нею. Что сталось с нашей прежней близостью? Хотя, возможно, что и это не более чем видимость, всего лишь видимость. Я только лениво пересказываю Нелли содержание своей статьи, напечатанной в одном научном журнале. Она слушает со своей привычной обязанностью вдумчивости и ни разу не прерывает меня. Скоро я переодеваюсь и ухожу.
Я вышел от Нелли со странным чувством не то, что бы облегчения, но, пожалуй, скорее удовлетворения от выполненной работы, хорошо или плохо выполненной - это уже другой вопрос, но, во всяком случае, к этому уже не нужно будет возвращаться никогда. Отчего-то вспоминаю, что у нее в спальне висят две репродукции с картин Пиросманашвили "Ишачий мост" и "Продавец дров". Она-то знает, что мне когда-то нравилось такое. Несколько шагов, и ощущение беспокойства. Быть может, я завербован космосом или смертью, и в кармане у меня лежит соответствующее удостоверение, но только я об этом забыл, и теперь потому бездействую, что мне еще не разъяснили толком целей моей миссии. Гомон улицы лишь касается осторожно. Подошвы.
Около одиннадцатого часа, на один больше, чем у Спасителя, небесного иудея Иисуса. Иду пешком довольно долго и кутаюсь, только кутаюсь в самую теплую из одежд - в безразличие. Я теперь уже гораздо спокойнее, чем прежде. На улице уже совсем темно, с неба понемногу моросит, и влажные тротуары повсюду сверкают отраженным светом витрин. По проспекту шириною со среднего размера площадь снуют разнообразные сонмища автомобилей, нетерпеливо сигналящих, тормозящих на светофорах, снова вырывающихся лидировать, будто бы в безмолвном состязании их водителей в своеволии. От остановки к остановке пробираются разрисованные рекламою автобусы, привычно подбирая слегка осоловелых вечерних пассажиров; верткие фургончики коммивояжеров чудом выруливают из всего чадящего выхлопными газами, жестяного месива; словно потешаясь над всеми заботами четвероногих, пулею вперед вырывается младший брат - мотоциклист, в кожаной куртке, в шлеме, как у астронавта, с прямою посадкою, будто слившийся в единое целое со своим молниеносным снарядом. Взором замирающим провожаю всех скоростных херувимов. Росчерки существования их искусством сгорающего пороха напоены.
Праздная часть населения готовится к ночной жизни. Все бары открыты, из фойе небольшого кинотеатра доносится музыка, исполняемая оркестром перед одним из последних сеансов. В иных магазинчиках на витрины натягивают пластиковые жалюзи, протирают окна, вывозят мусор, сдают дневную выручку, договариваются по телефону с любовницами, проверяют счета. Прогуливаются проститутки, как будто пребывающие на страже всякого ночного телесного томления. У них усталые лица, машинально отмечаю я, проходя через зону их особенного доискивающегося требовательного притяжения. Бритоголовые юнцы лапают своих патлатых подружек, и те, и другие что-то жуют, поминутно сплевывая на асфальт. Два музыкальных театра, один подле другого, успевшие уже поглотить несколько сотен вечерних зевак, специально пришедших, чтобы поглощать, в свою очередь, предлагаемые им незамысловатые шоу, сверкают светом электрических гирлянд на фасадах, рядом движущаяся реклама силится убедить всякого прохожего в исключительности идущего представления. У входов в оба театра пустыннее, нежели где-нибудь в других местах, как будто бы всех засосало вовнутрь разряжением.
Иду домой. Мне, наверное, давно бы следовало сделать это, думаю я. У меня иногда бывают ощущения какой-то истекающей и входящей в меня незримой, бездымной энергии в некоторых уголках моего дома, и, наверное, я втайне надеюсь и сегодня почувствовать это. Может быть, заряжусь я этой энергией, может быть, вольется в меня какая-то новая сила, которая меня укрепит. Будто по шатким мосткам иду я по влажному тротуару, и, если только сорвусь я, то сорвусь лишь в себя самого. Казалось бы, мне сейчас себя особенно не за что корить, но не повод ли для того ищу теперь в моем напряжении настойчивости?! Измучить, конечно, я себя не смогу, но также не выходит и вывести в благость. Без доброго умысла. Заранее.
