В эту минуту на улице послышался шум подъезжающего автомобиля, затем громкая русская речь. Человек вновь выглянул в окно, удовлетворенно кивнул и пошел к двери.
Перед входом в виллу остановился молодой боец, почти мальчик. Он с любопытством рассматривал фасад, украшенный затейливой лепниной. Похоже, он вовсе забыл об опасности, возможно, подстерегающей за резной дубовой дверью. Человек в эсэсовском мундире не спешил выходить наружу. Однако он повел себя довольно странно: поднял напольную вазу и швырнул ее о стену, словно нарочно желая привлечь к себе внимание.
Услышав шум, боец насторожился, выставил перед собой автомат и осторожно двинулся к двери. Эсэсовец вновь отступил в комнату, вернулся к письменному столу и облокотился на него. Пистолет он свободно держал дулом вниз. В дверном проеме показалась фигура бойца. Увидев немца, он застыл от неожиданности. Рослая фигура в черной униформе, парадный кортик на боку, а главное, пристальный, немигающий взгляд обратили бойца в соляной столб. Русский и немец, не мигая, взирали друг на друга: один – словно затравленный кролик, совсем забывший, что способен сопротивляться, другой – непонятно зачем выжидая. Наконец эсэсовец стал медленно поднимать свой «парабеллум». Это выглядело и вовсе глупо. Так лениво и расслабленно не стреляют даже по пустым бутылкам. Боец приоткрыл рот, в глазах его мелькнул животный ужас, лоб мгновенно покрылся крупными каплями пота. Немец мог бы застрелить его уже раз десять, но почему-то медлил. Наконец русский справился с испугом и направил на эсэсовца ствол автомата. Тот выпрямился во весь рост. Рокотнула короткая очередь. Дымящиеся гильзы посыпались на мягчайший ворс драгоценного персидского ковра. Немец с невиданным доселе проворством рванулся вперед. Пальцы его в последние мгновения ускользающей жизни попытались судорожно вцепиться в голенище кирзового сапога, но лишь скользнули по ребристой поверхности. Глаза эсэсовца на мгновение осветили угасающее лицо и тут же начали мутнеть. Боец продолжал стоять с разинутым ртом, крепко сжимая автомат, и вдруг, содрогнувшись всем телом, рухнул на пол. С минуту мгновенный судорожный припадок вроде эпилептического сотрясал все его существо, заставлял бессмысленно сучить руками и ногами, дергать головой, словно тряпичную куклу. Однако приступ тут же прошел. Боец вскочил на ноги и первым делом кинулся к столу, схватил шкатулку с картами.
– Барахолишь, Самохин! – услышал он за спиной и резко обернулся.
На пороге стоял молодой офицер.
– Да нет, товарищ старший лейтенант, какое там «барахолишь»… Сей минут зашел сюда. А тут он… – Самохин кивнул на лежащий ничком труп эсэсовца. – Ну, я и того… стрельнул.
– Стрельнул, – насмешливо передразнил офицер. Он с любопытством посмотрел на мертвеца. – «СС». И в больших чинах. И ведь доводили до всех приказ: немецких офицеров по возможности брать в плен.
– Так то – по возможности. А он чуть меня не пристрелил. – Самохин толкнул носком сапога лежащий на ковре «парабеллум».
Старший лейтенант нагнулся, поднял «парабеллум», повертел его в руках.
– Отличная игрушка! – оценил офицер оружие. – Смотри-ка, даже с золотой инкрустацией! – Он вытащил обойму, затем поднял скобу затвора и передернул ствол. – Почему-то незаряженный. Объясни, Самохин, как это он хотел застрелить тебя из незаряженного пистолета? А я, например, так понимаю твои действия. Зашел ты сюда – он стоит. В плен собрался сдаваться. Ты сразу смекнул: возись потом с ним. Барахолить помешает. Вот и пристрелил, недолго думая. Так?!
– Но, товарищ старший лейтенант!..
– Что это ты в руке держишь? Ну-ка, покажи. Конечно же, я прав. Интересная вещичка. Похоже, старинная. – Офицер раскрыл шкатулочку, достал карточную колоду.
– Красота-то какая! – восхитился он. – Похоже на карты, но в жизни ничего подобного не видывал. – Он небрежно взглянул на бойца. – Значит, так, Самохин. Карты эти тебе ни к чему, поскольку азартные игры в действующей армии запрещены. А посему я их конфискую. Вон можешь люстру забрать. В твоем колхозе такой точно ни у кого нет. Или, например, вон ту бронзовую бабу… Смотри, какие у нее сиськи замечательные. И попрошу не возражать, – строго добавил он. – А то неприятности будешь иметь за то, что не довел фашиста до штаба дивизии. Ладно, можешь продолжать барахолить.
