— О Маньке он вспомнил. Какой заботливый папаша. Ты долго еще будешь пить и по бабам таскаться?
— А я, между прочим, о дочери и не забывал никогда. И какие пьянки? Один раз выпивший пришел, так уже все, конец света. А про каких баб ты говоришь, я вообще не понимаю. Ты же знаешь, я только тебя люблю. — Даня попытался поцеловать жену, но та разошлась не на шутку, и ей было сейчас не до телячьих нежностей.
— Я же не против, может, ты меня и любишь, а с остальными так, в качестве таблетки от головной боли спишь. Короче, если все и дальше так будет продолжатся, я соберу вещи, заберу Машку и уйду.
— Грановская, сейчас семь утра, а у тебя снова старые песни о главном!? Уйдет она. Ты меня этим со второго дня нашей совместной жизни пугаешь. Ну, куда ты от меня денешься? — Даня никогда особо не обращал внимания на истерики жены.
— Да уж одна не останусь, а вот кому ты такой нужен, это еще вопрос. Ладно, с тобой говорить вообще бесполезно. Как думаешь искупить свою вину? — спросила она, в который раз отложив непростой разговор в длинный ящик.
— Ну, можно Машку отправить к бабушке, а самим заняться вопросом второго карапуза, — Даниил притянул жену к себе и страстно поцеловал.
— Ну, вторым карапузом заняться тебе сегодня явно не светит, а вот первым не помешало бы. Значит так, я сейчас собираюсь, еду к Соне и мы с ней на целый день уезжаем по магазинам, а вечером закатим в какой-нибудь клуб. А вы, дорогие отцы семейств наконец-то сможете пообщаться со своими наследницами. Возражения не принимаются, — произнесла Александра и, чмокнув мужа в губы, пошла звонить Соне. На пороге комнаты она обернулась, и добавила:
— И завтрак, обед и ужин сегодня готовишь ты.
— Да, Даня, говорила тебе мама ‘не женись на этой змеюке’, а ты не послушался, вот теперь вставай и молча, выполняй приказания, а то шаг влево, шаг вправо — расстрел на месте. Так, что иди и готовь своей Александре Гитлеровне кофе, — сказал сам себе несчастный страдалец и побрел в душ.
В другом районе Москвы, в квартире номер семнадцать в доме под номером шесть пытался открыть глаза и оторвать голову от подушки Никита Антонов. Вчера ему было намного лучше и веселее, а вот сегодня больно было даже вспоминать об этом. Еще хуже было то, что все это видела его любимая Сонечка, которую он не хотел огорчать.
— Никита, ну что это вчера было? Ты что совсем с ума сошел? Еще хорошо, что дети уже спали и не видели картину Репина ‘Возвращение пьяного отца, или как Иванушка козленочком стал’! — в комнату зашла Соня и начала, как говорится, ковать железо, пока оно горячо.
— А почему козленочком? — не врубился супруг.
— Потому, что ты был типичным парнокопытным, которое два слова связать не может! — злилась Соня.
— Сонюшка, родная моя, ну перебрали вчера немного с Данькой. У него вчера был тяжелый день, он с Настей расстался. Вот мы и выпили по этому поводу.
— Ну, он-то расстался, а ты там при чём? Или у вас акт передачи этой Насти из рук в руки состоялся? Или не в руки, а в место, что в такой ситуации важнее? Так я тебя предупреждаю сразу — будешь под дождем стоять!
— Под каким дождем? Вроде же хорошая погода! — не понял Никита.
— Ах, значит, вариант передачи тебя не смутил! А дождь смутил! Так вот, любимый, дождь будет из твоих рубашек! И покуришь ты к матери! Я терпеть не буду твоих шатаний неизвестно где! — качественно промывала мозги супругу Соня. Она его, конечно же, любила, но так просто простить его вчерашнюю выходку не могла.
— Любимая, да у меня даже в мыслях не было! Я только тебя люблю и наших деток! — принялся уверять любимую Никита. Он сожалел о том, что вчера поддался на уговоры друга, за что теперь поплатился спокойствием и головной болью.
— И я на твоем месте вправила бы лучшему другу мозги и объяснила бы ему, что такой повод, как бросила любовница, надо отмечать, как радостное событие, а не как траур. Разбитая семья не чашка, обратно не склеишь, — добавила Соня, чуть поостыв.
— Да пусть сами разбираются. Сонечка, родная, так ты меня простишь за вчерашнее? Клянусь на крови, что такое больше не повторится. Как я могу искупить свою вину?
