Юлия вдруг заметила, как нервно мечутся руки Ванды, беспокойно хватаясь за шелковые воланы, чуть не отрывая их. Так умирающие беспокойно ощупывают, «обирают» себя накануне последних содроганий. И голос ее, когда она наконец заговорила, был хриплым и неровным, как у умирающей:
— А, вшистко едно [70]… — прошептала она. — Кажется, и впрямь пришла пора подвести итог моей нестройной и бесплодной жизни.
Зигмунт тихонько хмыкнул, и Юлия не сомневалась: он подумал то же, что и она: даже умирающим голосом Ванда норовит прочесть новый монолог!
— Если мы победим одну армию, — продолжала она, — Россия выставит другую, третью… десятую, и в конце концов все-таки покорит более слабых. Но когда гибнут все — нужно умирать вместе с ними!
Она резко повернулась к окну, и вдруг порыв ветра подхватил створки и хлестнул ими о стены мельницы так, что полетели стекла. Ветер выл, гнул к земле деревья, рвал крышу, и куски старой черепицы со свистом улетали прочь.
— Ванда из Могилы! — крикнула Ванда, воздев руки. — Жизнь мою отдам за их смерть! Мою жизнь!
Издали донесся величественный гул; потом, возрастая, он разражался оглушительным треском и переходил в неумолчные раскаты. Вдруг в окне сверкнула огненная стрела, и горелые щепки полетели во все стороны с обожженного окна.
Юлия вскрикнула, Зигмунт метнулся к ней, и в это мгновение Ванда опрометью бросилась вон, и шаги ее дробно застучали по лестнице.
Все дальнейшее произошло в мгновение ока. Раздался новый громовой удар, и вся каморка залилась красновато-желтоватым светом. Взглянув в окно, Юлия увидела, как между черной тучей и землею появился огненный шар и устремился к мельнице. На миг он скрылся из глаз, но тут же вновь явился в окне и завис: тускло-красный, окруженный светлым, зыбким облаком, источая резкий, свежий, особенный запах, какой всегда бывает во время грозы, — и Юлия поняла, что это запах близкой смерти. Но в тот же миг Зигмунт толкнул ее так, что она всем телом ударилась о деревянную стену мельницы, а сам сорвал с пояса саблю и… метнул ее в окно, будто копье, которым он желал насмерть поразить этого врага.
Клинок вонзился в середину молниеносного шара, и тот залился страшным фиолетовым цветом. Белые стрелы зазмеились из стороны в сторону, словно волосы Медузы Горгоны, опутали лезвие — и рухнули вместе с саблей вниз, а в окне снова явилась гроза: она стояла во всем блеске, дальние молнии горели, содрогаясь, как живые…
Зигмунт ринулся к окну, перегнулся, выглянул. Юлия смотрела поверх его плеча.
Вот Ванда! Успела добежать до середины плотины и теперь стоит почти над жерновом, глядя вниз, в самое глубокое место — бучило водяного, как говорят в народе.
— Что она хочет… — пробормотала Юлия и осеклась.
— Жизнь за их смерть! — крикнула Ванда. — Te Deum, laudamus!..
И с этими словами она кинулась с плотины, и Юлии показалось, что лопасти мельничного колеса — а может быть, лапы водяного — утянули ее в глубину.
* * *
— Te Deum?.. — через некоторое время задумчиво произнес Зигмунт. — «Deum» тут ни при чем, скорее Satans! Она теперь in tenebris… [71] А Ванда из Могилы получила даровую жертву: мы-то живы!
Юлия резко выпрямилась, вдруг, как ожог, ощутив, что прижалась к его спине всем телом, а на нем ничего, кроме тонкой рубашки, и ее соски, словно уголья, прожигают платье насквозь.
Зигмунт тоже выпрямился, участливо заглянул ей в лицо.
— Не мучайся из-за нее, — сказал тихо. — Она была обречена.
Юлия покачала головой. Ей было стыдно сознаться, что она думала сейчас не о Ванде. И уж, конечно, не мучилась. Она еще не дошла до таких высот всепрощения, чтобы жалеть человека, столько раз замышлявшего против нее злодейство, а теперь и саму смерть. Да что против нее — против Зигмунта! Гораздо более всего прочего ее теперь мучило, что он мог почувствовать, как самозабвенно она к нему прижималась.
Надо было спасти разрушенную гордость, и Юлия резко махнула в окно:
— Что это вы… как это вы…
Она хотела спросить, как он догадался избавиться от молнии, но начала заикаться и принуждена была замолчать.
— Гнев Божий, друг сердечный, буря ужасная! — усмехнулся Зигмунт, устремив на нее свои непроницаемые глаза, которые она столько раз видела во сне… чтобы проснуться в слезах. — Как сказал тот же поэт, по уму вы плутовка, по душе вы дитя. Хоть что-нибудь вы слышали об электричестве?!
