Граф умоляюще протянул к ней руки, прося подойти ближе.
Нита поправляла перед зеркалом газовую вуаль, окутавшую ее прозрачным покровом.
– Прошу тебя, Маргарита, – прошептал Жулу, целуя ее, – прошу тебя, будь хоть сегодня доброй. Ради других, ради тебя самой. Мы так неожиданно разбогатели. Прошу тебя, умоляю, остановись!
Маргарита зажала его голову в ладонях и устремила на него колдовской взгляд.
– Ты уже здоров, – сказала она, – ты поправишься. Я вижу, я уверена! Я готова полжизни отдать за доктора Ленуара. Одного тебя, слышишь, только тебя я любила по-настоящему, мой драчун, мой король. Жулу! Я хочу, чтобы ты стал герцогом де Клар.
Глаза больного блеснули. Снова его трясла лихорадка. Меж тем графиня продолжала:
– Только не мешай мне устроить наше будущее. Ты превратишься в помеху, а тебе хорошо известно: все помехи на моем пути я сметаю. Кретьен, ты меня не знаешь. Я люблю тебя страстно, эта страсть душит меня ночью и днем. Я мечтаю возвеличить тебя на зависть и восхищение всем, возвысить тебя так, чтобы на тебя смотрели только снизу вверх, мне нужен повелитель, слышишь, и я хочу, чтоб этим повелителем был ты!
Глаза ее исступленно пылали.
Тут снизу мощно и зазывно грянул оркестр.
– Вы идете, сударыня? – спросила Нита, не в силах устоять на месте.
Ведь она была молода и ей так хотелось танцевать!
Граф дрожал всем телом. Под завораживающим взором Маргариты его решимость размякала и таяла. Она улыбнулась, прекрасная, как горячечное видение, и больной прошептал побелевшими губами:
— Значит, тебе нужно еще одно преступление?
Маргарита поцеловала его в глаза.
– Отдохни, – сказала она, – и положись на меня. Я люблю тебя, люблю!
Она упорхнула, оставив на его устах вкус смертельного поцелуя, подхватила Ниту под руку, и они унеслись, словно вихрь цветочных лепестков, поднятый в небеса порывом августовского ветра.
Сраженный граф рухнул на подушки. Прикажи она ему сейчас убить доктора Ленуара, его спасителя, он бы не задумался!
Лазурно-розовое облако и багряное полыхание, Нита и Маргарита, плыли по коридору, как грезы зачарованной любви.
Мелодия бала нарастала. Вам приходилось слышать его в пьянящие часы юности?
Чарующие, влекущие звуки слагаются в гармонию чистую и сильную, как страсть, что играет вашим сердцем подобно пальцам, исторгающим трели из трепетных струн.
То была воплощенная в звуках радость, слегка кружащая голову, рождающая смутное неодолимое томление.
Блаженны лежебоки, ни разу не вкусившие этого детского восторга! Блаженны и те, кто сам постиг премудрости бала!
Бал это юность. Поэты, истинные поэты, провозглашают искусство ради искусства. Юность танцует ради танца, и мир меркнет перед его пьянящим исступлением.
– Мы спасем его! – сказала Маргарита.
– Как хорошо сегодня выглядит наш исстрадавшийся друг! – ответила Нита.
Они подошли к парадной лестнице.
– Разве мы не в залу, сударыня? – спросила принцесса.
– Мне надо кое-что взять у себя в комнате, – ответила графиня, – но, дитя мое, я хочу, чтоб на балу мы явились вместе.
Они прошли дальше по коридору, в покои графини.
– Милочка, подождите меня здесь минутку, – сказала Маргарита, указывая кресло в будуаре.
Нита села; Маргарита скрылась в спальне. Там, открыв шкаф, она достала точное повторение костюма, который так шел принцессе.
– Прикажете помочь, сударыня? – спросила из гардеробной прислуга.
– Нет, – поспешно ответила Маргарита, – закройте дверь!
И, внимательно перебирая одну за одной складки вороха невесомой ткани нежных оттенков, крикнула:
– Он скоро придет, Нита! Простите, мой ангел, я вас задерживаю.
Нита, расправлявшая перед зеркалом складки своего «летнего облака», залилась румянцем.
– О, сударыня! – сказала она.
– Он должен прийти, – отвечала графиня из-за двери. – Я с ним виделась, узнала и пригласила. Дай Бог, все устроится, как хотелось бы вам, а стало быть, и нам. Некоторые осуждают несчастных мучеников, согласившихся взять на себя опекунство, но мы готовы многим поступиться за ту радость, что вы нам доставили, позволив называть вас дочерью…
Говоря это, графиня с улыбкой разглядывала легкие шелка, купаясь в них, как в морских волнах.
