Можно было и впрямь подумать, что молодой художник старается припомнить нечто из очень отдаленного детства. Комейроль так и зашелся.
– Три, четыре или шесть, валяйте, – сказал он. – Это неважно. Пусть будет восемь для ровного счета. По две на каждом углу. Самая большая была северная башня. И вся заросла плющом – всадники-всадники-всадники из Авенеля! «Белую даму» давали пятьсот раз. И комната, затянутая голубым штофом, где стояла колыбелька…
– Красно-коричневым, – шепнул Ролан. – Как сейчас вижу!
– Оох! – выкрикнул Комейроль, пузатое брюхо которого так и ходило ходуном в такт приступам смеха. – Красно-коричневой с черными цветами, да?
– Красные цветы по коричневому фону, – поправил молодой человек.
– Поделитесь-ка со мною воспоминаниями детства, дорогой сосед! Даю голову на отсечение, в столовой по стенам были развешены военные трофеи, оружие!
– Оленьи рога, – отвечал Ролан, – а вокруг шесть голов ланей.
– Шесть, сынок, точно! Ох! Жафрэ, ну что за прелесть! Шесть! Ни больше ни меньше… и герб де Клар над ними!
– Ведь верно! – порывисто сказал Ролан. – Герб де Клар! Как же я забыл!
Потом потише добавил:
– Герб, вырезанный на одной гробнице, там, на кладбище Монпарнас!
Комейроль перестал смеяться: кровь бросилась ему в лицо. Жафрэ ерзал так, словно сел на кактус.
– Вот черт! Черт! – прорычал Комейроль. – Вы сильный тенор, господин герцог! Смотри ты, чтоб меня! Вы правду сейчас говорите или же мы снова репетируем нашу комедию?
– Не знаю, какие комедии предпочитаете разыгрывать вы, господа, – оборвал Ролан ледяным тоном, – я же безо всяких обиняков говорю, что думаю.
– Вот ведь черт! – повторил Комейроль. – Это высокий класс, господин герцог! Я полнею, и одышка мучит. Здесь можно курить?
Он вытаскивал свой портсигар.
– Иногда я позволяю, – мягко отвечал Ролан.
– А сейчас позволяете?
– Нет; сейчас не стоит: мы почти все обсудили.
Это было сказано таким тоном, что осторожный Жафрэ дернулся было встать; но Комейроль удержал его повелительным жестом и сказал, засовывая портсигар назад к себе в карман:
– Отлично! Просто отлично! Да чтоб меня! Вот те на! А мне-то казалось, мы только-только приступили! Приятель Жафрэ, сидите спокойно; даю вам торжественное слово, что Господин Сердце вас не укусит; бумаги при вас?
– Да, – кротко ответил Жафрэ, – у меня всегда все нужное при мне.
– Не желаете ль разъяснить скоренько нашему юному другу причины того интереса, который мы к нему проявляем? Нет? Предпочитаете, чтобы эту обязанность взял на себя я? Превосходно, дайте-ка маленькую бумажку… Дорогой мой Господин Сердце, – прервался он, беря из рук Жафрэ сложенный листок, – перед вами воспитанный человек, который всегда робеет перед особами, которых видит впервые. Но это отнюдь не тряпка, уж будьте в этом уверены! Он вас притянет к суду, не моргнув глазом и не сказав дурного слова.
– О! Господин Комейроль! – с укоризной произнес друг пернатых.
– Такой уж у него характер! – закончил бывший старший письмоводитель. – Со временем он все-таки освоится, и я рекомендую вам его как весьма одаренного христианина. Но будем говорить меньше да лучше, раз уж вы торопитесь. Мы с моим коллегой принадлежим к одной категории: оба занимаемся делами с самых младых ногтей, скопили капиталец и птицы довольно солидные, но ноги крепко держим в стременах, соображаете? Нет, не о полиции речь, разумеется, фу! Как ни крути, а лучше… И не стесняйтесь, коли понадобится что-то разузнать, мы всегда к услугам!
– Мне ничего не нужно, – прервал его Ролан.
– Как знать! Нам-то грешным все бывает нужно. Вот так, в один прекрасный день, когда дождь помешал пойти погулять, наш друг и коллега Жафрэ с любопытством узнал кусочек вашей истории.
– Я! – вскрикнул Жафрэ. – Оказывается, я!
– Он не любит выпячиваться, – продолжал Комейроль. – Может, это был я или другой кто; это ничего не меняет; у нас таких друзей-коллег много. Я сказал себе: «Что же за такой жуткий фортель он выкинул, этот добрый молодец, в минуту помрачения или опьянения, чтобы пойти пасти это стадо оборванцев чумазых, пачкунов из мастерской Каменного Сердца?»
